Айзек Азимов - ФАТА-МОРГАНА 5 (Фантастические рассказы и повести)

Слушая его в непрерывном напряжении, чтобы запомнить каждый слог во время долгого ожидания следующего, Аргустал заметил, что Давид говорит примерно так же, как люди из племени Ор, засовывая мелкие веточки в отверстие в стволе. Однако, если древолюди, казалось, теряли способность использовать голосовые связки, человекодерево создавало их заменители из своих натянутых волокон. При этом возникал вопрос кто и для кого был вдохновителем, а кто кого копировал, хотя возможно, что обе стороны — занятые исключительно сами собой — стали отражением одного и того же извращения совершенно независимо.

— Движение — это высшая красота, — сказал Давид-у-рва-который-высыхает, солнце сместилось по небу на много градусов, прежде чем он это произнес. — Движение во мне. В земле движения нет. Все, что содержит земля, не движется. Земля пребывает в покое, и что находится в земле, не может существовать. Красоты в земле нет. Кроме земли есть воздух. Воздух и земля образуют все, и я тоже был из земли и воздуха. Я был из земли и воздуха, но буду только из воздуха. Если есть земля, значит, есть и другая земля. Листья улетают в воздух, и моя тоска вместе с ними, но они лишь часть меня, потому что я из дерева. О, Аргустал, что ты знаешь о страданиях дерева!

Действительно, Аргустал не знал ничего, поскольку задолго до того, как закончилась эта речь, когда взошел месяц и воцарилась тихая болотная ночь, он заснул, скорчившись среди искривленных ветвей Давида, с камнем, спрятанным глубоко в кармане.

Еще дважды он засыпал, дважды следил за их медленным движением по нехоженым тропам, дважды завязывал разговор с меланхолическим деревом, а когда проснулся снова, все небо покрывали пушистые облака, между которыми просвечивала голубизна, а вдали виднелись низкие холмы. Он спрыгнул на землю — вокруг росла трава, а дорогу устилали камешки. Аргустал даже застонал от наслаждения и пустился напрямик через луг, выкрикивая слова благодарности.

— …возрастание… — сказал Давид-у-рва-который-высыхает.

Мягкая трава кончилась, сменившись песком, поросшим тут и там острой травой, калечащей края его одежды, но Аргустал продолжал идти вперед, его переполняла радость, ведь это была его страна, а направление указывали ему тени случайных холмиков, ложащиеся на песок. Однажды над ним пролетела одна из Сил, и на краткое время грозы мир погрузился в ночь; заворчал гром, и небольшой дождик пролился сотней капель, а минутой позже она была уже на границе солнечных владений и пропала невесть где.

Немного животных и еще меньше птиц дожило до этих времен. Особенно мало было их в этих пустынях Внешнего Талембиля, и все-таки Аргустал наткнулся на сидящую на кургане птицу, смотревшую из-под своего хохолка глазами, затуманенными миллионом лет страха. Завидев Аргустала, птица, ведомая древним рефлексом, затрепетала крыльями, однако Аргустал слишком уважал голод, стискивающий его внутренности, чтобы смягчать его тиски сухожилиями и перьями, и казалось, птица хорошо поняла это.

Он уже приближался к дому. Память о Памитар рисовала перед ним ее образ так четко, что он мог идти за ним, как за запахом. По дороге ему встретился один из земляков, старый урод в красной маске, свисающей почти до самой земли, и они чуть кивнули друг другу. Вскоре на пустынном горизонте показались блоки Горнила, первого города Талембиля.

Покрытое язвами солнце брело по небу, а Аргустал со стоическим спокойствием преодолевал очередные дюны, пока не вошел в тень белых блоков Горнила.

Сегодня никто уже не помнил — утрату памяти считали привилегией — какие факторы определили некоторые черты архитектуры Горнила. Это был город обезьянолюдей, и его первые жители, вероятно, с целью возведения памятника вещам еще более далеким и страшным, превратили себя и других, уже исчезнувших существ, в невольников, построив эти большие кубы, проявлявшие ныне признаки разрушения, как будто уставшие наконец от ежедневного вращения тени у своих оснований. Живущие здесь обезьянолюди жили здесь всегда; как обычно сидели они под могучими блоками, нехотя покрикивая на идущего мимо Аргустала, однако никто из них уже не помнил, как перетаскивали эти блоки через пустыню. Не исключено, что способность забывать была обязательным условием гранитной твердости блоков.

За блоками раскинулся город. Некоторые деревья были здесь только гостями, склонными стать тем, кем был Давид-у-рва-который-высыхает, однако большинство росло по старинке, довольствуясь землей и не стремясь двигаться. Их узловатые, изогнутые во все стороны ветви и сучья образовывали вместе со стволами затейливые и вечно изменчивые поселения древесных жителей Горнила.

Аргустал добрался наконец до своего дома, находившегося по другую сторону города.

Дом его назывался Кормок. Аргустал сначала ощупал его, похлопал и полизал, и лишь потом легко поднялся по стволу в жилище. Памитар не оказалось дома, однако он был в таком хорошем настроении, что это не удивило его и даже не заставило испытать разочарования. Он медленно обошел комнату, время от времени хватаясь за потолок, чтобы лучше видеть, облизывая и обнюхивая все на пути и выискивая признаки присутствия жены. Под конец он расхохотался и упал посреди пола.

— Успокойся, старина, — сказал он себе. Не двигаясь с места, он порылся в карманах и вынул из них пять камней, добытых во время странствий, после чего положил их в стороне от прочего своего имущества. Он разделся, все еще сидя и радуясь собственной неловкости, затем скользнул в песчаную ванну.

Он уже лежал там, когда поднялся сильный завывающий ветер, и в одно мгновение комната заполнилась мутной серостью. Снаружи зазвучала молитва, направленная людьми к равнодушным Силам, чтобы те убивали солнце. Аргустал скривился в гримасе удовлетворения и вместе с тем презрения; он уже не помнил молитв Талембиля. Это был религиозный город, где собралось множество Неклассифицированных с бесплодных пустошей — людей или животных, которых воображение значительно изменило, придав им формы, точнее определяющие их врожденные качества, так что сейчас они напоминали существ забытых, вымерших или вообще таких, которых мир никогда прежде не видел, однако все заявляли, что не имеют с остальным миром ничего общего, кроме желания удержать гноящийся^источник солнечного света от дальнейшего разложения.

Погрузившись в упоительные зернышки ванны, из которой торчали только его голова, рука и колено, Аргустал широко открыл свое восприятие для всего, что могло произойти, однако ему пришло в голову лишь то, о чем он всегда думал, а именно, что, вероятно, как раз в такой ванне, во время такого неожиданного ветра главные формы жизни на Земле, то есть люди и деревья, впервые почувствовали стремление к изменениям. Что же касается самих изменений… неужели, действительно, существует эта значительно более старая, гуляющая по всему миру вещь, о которой все забыли?