Иван Беляев - Галобионты

Степанов отошел от кушетки. Ему со страшной силой хотелось выпить чего-нибудь покрепче. Понимая, что алкоголь может сыграть с ним недобрую шутку, профессор тем не менее налил себе полстакана водки. Хмель оглушил его сразу. Сказывалась крайняя степень нервного напряжения и то, что он много лет не брал в рот спиртного. Однако алкоголь помог ему собраться с силами, придав видимость ощущения контроля над собой.

– Встань! – приказал он женщине, не сводящей с него затравленного взгляда.

Любовь вздрогнула, но не сдвинулась с места.

– Ты не слышала? – Степанов повысил голос. – Я не буду повторять дважды своих приказаний.

Любовь медленно спустила ноги с кушетки.

– Быстрее! – прикрикнул профессор сквозь сжатые зубы.

Девушка встала на ноги. Явившееся его замутненному взору зрелище прекрасного женского тела всколыхнуло самые горькие воспоминания. Степанов застонал, словно от острой пронзительной боли. Огромным усилием воли он отвел глаза от Любови, чтобы отогнать мучительные картины, возникшие в памяти.

– Подойди к столу, к тому, что стоит у стены, – приказал Степанов, не глядя на девушку. – Видишь на нем коробку?

Молчание Любови взбесило профессора. Он ухватился за этот гнев, так как только гнев мог придать ему достаточно сил для продолжения его игры.

– Отвечай, когда я тебя спрашиваю! – голос Степанова сорвался на фальцет. Он потрясал сжатыми кулаками, но не приближался к женщине. – Ты видишь коробку?!

– Да, – прошептала Любовь чуть слышно.

– Говори громче! Ты видишь коробку?

– Да! – сквозь рыдания выкрикнула девушка.

– Открой ее.

Послышалось тихое шуршание. Не глядя на женщину, Степанов задал следующий вопрос:

– Что ты там видишь?

– Одежду, – неуверенно произнесла Любовь.

– Прекрасно. Надень ее.

– Я не знаю, как это делается.

– Пораскинь своими мозгами, ты же женщина.

И все же профессору пришлось прийти к ней на помощь. Если кружевные трусики и бюстгальтер Любовь еще смогла натянуть, то назначение чулок с поясом осталось для нее полной загадкой.

– Теперь надень платье, – велел Степанов, стараясь не смотреть на девушку, стоявшую в белом кружевном белье и телесного цвета чулках. – Надеюсь, ты сможешь сама разобраться, что здесь к чему.

Антон Николаевич повернулся к Любови спиной и отошел от нее на несколько шагов. Девушка взяла в руки шелковое платье цвета морской волны. Это было самое любимое платье Степанова, из всех тех, что оставила в шкафу его ушедшая жена. Оно было сшито из китайского шелка. Степанов хорошо помнил, что Любаша заказывала его у портнихи и заплатила немалые по тем временам деньги. Но оно того стоило. Летнее платье без рукавов едва прикрывало колени. Облегая талию, оно ниспадало к низу широкими складками. Скромный вырез в форме конуса не открывал и половины груди. Но при всей его кажущейся целомудренности, платье выглядело очень сексуальным. Антон Николаевич с болезненной тоской вспоминал, как смотрели мужчины вслед его Любаше, когда она шла в нем по улицам. Еще он помнил гладкость и прохладу тонкого шелка, под которым его трепещущие от любви и страсти руки ощущали тепло молодого упругого тела.

– Все? – спросил он, не оборачиваясь.

– Да, – ответила Любовь.

– Хорошо, тогда надень обувь.

– Я не знаю, как она надевается, здесь какие-то ремешки…

– Как ты глупа! – с досадой процедил Степанов. – Брось его мне, я покажу тебе, как это нужно делать.

По-прежнему не глядя на девушку, Антон Николаевич с горем пополам продемонстрировал ей, как застегиваются ремешки на босоножках, использую в качестве манекена собственную обутую в полосатый носок ногу.

– Тебе все понятно?

– Да, – произнесла Любовь, но без особой уверенности в голосе.

– Постарайся, в этом нет ничего сложного. Нужно лишь приложить немного фантазии.

Через некоторое время Любовь справилась с задачей.

– Теперь причеши волосы и забери их сзади на затылке. В коробке есть заколка. Только не проси меня показывать тебе, как это делается. Ты выводишь меня из терпения. Подойди к зеркалу у стены и приведи себя в порядок. Когда закончишь, скажи, что ты готова и пройди на середину комнаты.

…Это была и она, и не она. От двойственности ощущения у Степанова помутилось в голове. Сколько раз Антон Николаевич представлял себе эту сцену. И вот настал его звездный час. Час, ради которого стоило пройти все муки ада, стоило умереть. Но Степанов не испытывал ни радости, ни торжества. Он безмолвно смотрел на стоявшую в центре комнаты женщину в бирюзовом шелковом платье, босоножках на высоких тонких каблуках. Золотые волосы, забранные назад, не закрывали идеально правильного овала его прелестного лица с огромными темно-голубыми глазами, отливающими зеленью от отблесков платья. Любовь разглядывала себя в зеркале с любопытством, в котором проскальзывало женское кокетство. По крайней мере, так показалось Степанову. Сколько раз он любовался на свою жену, когда она точно так же стояла перед зеркалом, сосредоточенно изучая свою отражение и не подозревая, что в жизни она во сто крат притягательнее и очаровательнее, чем может поведать о том кусок стекла.

– Ну здравствуй, Любаша, наконец-то я вижу тебя, – проговорил профессор. От слабости его плохо слушались ноги и Степанов вынужден был сесть на кушетку.

Девушка недоуменно смотрела на Антона Николаевича, сразу почувствовав, как изменилось его отношение к ней.

– Как ты жила без меня все это время?

Со времени их расставания прошло двадцать лет, но в сознании Степанова этот факт никоим образом не отложился. Ему ни разу не приходило в голову, что его бывшая жена могла измениться за прошедшие годы. Она всегда оставалась для него именно такой, какой запечатлелась в его застывшей памяти.

Любовь молчала, обескураженно хлопая ресницами.

– Что же ты молчишь? Не хочешь говорить со мной? Понимаю, тебе стыдно. Ты не можешь не чувствовать себя виноватой, ведь ты причинив мне столько горя. Но я готов тебя простить, если ты хорошо меня об этом попросишь.

– Я не понимаю, о чем вы, – пролепетала девушка, растерянно глядя на Антона Николаевича.

Степанов вскочил со своего кресла, но тут же снова упал в него. Его разрывали противоречивые чувства. Щемяще-нежная любовь к ушедшей жене, проснувшаяся в нем, как только он увидел девушку в одежде Любаши, переплеталась с острой ненавистью к женщине-галобионту, каковой на самом деле являлась Любовь. Иллюзия обладания любимой не могла быть полной, ибо профессор не мог не осознавать, что перед ним стоит другая. За это он и ненавидел свою жертву. Ей предстояло принять на себя наказание не только за грехи Любаши, но и за то, что она не могла стать ею.