Сборник - Фантастика, 1984 год

Помню, как-то у папиной настольной лампы разбился абажур, а в продаже их не было. Недолго думая, отец смастерил его из матовой кальки, по которой заплясали смешные человечки-силуэты из черной светонепроницаемой бумаги.

Однажды он смастерил проекционный фонарь для просмотра открыток. В его устройстве было несколько зеркал, трубка из картона и вставленное в нее увеличительное стекло. Фонарь ставился прямо на настольную лампу, включался свет. В прорезь фонаря вставлялась открытка, проекцию которой можно было видеть на стене. Аппарат был примитивный, но работал исправно.

Когда началась война, Союз писателей предложил отцу вместе с семьей эвакуироваться, но отец был еще так слаб после операции, что отказался. Если бы он мог предвидеть, что немцы так скоро возьмут Пушкин, то, наверное бы, все ж таки решился ехать. Но у него даже мыслей таких не возникало. Он все повторял, что немцев не допустят к Ленинграду.

Многие соседи из нашего двора эвакуировались, уехали в Ленинград. Наш дом, в котором мы жили, считался домомугрозой. Между вторым и третьим этажами у него образовалась трещина. Отец написал даже об этом заметку в пушкинскую газету. И как только начались бомбежки, мы перебрались в соседний дом, в квартиру наших знакомых, уехавших в Ленинград и оставивших нам свои ключи.

17 сентября 1941 года - этот день запомнился мне на всю жизнь - мы сидели всей семьей за столом и пили чай.

Вдруг раздался страшный гул, дом затрясся как в лихорадке.

Звенели стекла. Отец первым выскочил из-за стола и крикнул:

– Скорей, скорей! - бросился в переднюю.

Мама выбежала последней и, схватившись за ручку, тщетно пыталась удержать рвущуюся из рук дверь. Раздался ужасный грохот. Потом сразу наступила такая тишина, словно все вокруг перестало существовать. Мы все были, словно мукой, обсыпаны мелом, в воздухе плавала белая мгла. Мы вернулись в комнату: окна были выбиты, люстра лежала на столе среди разбитой посуды. Пол был усеян битым стеклом и кусками штукатурки. Когда мы открыли выходную дверь и вышли на площадку, то от пелены пыли не увидели лестницы. И мне показалось, что ступени провалились и нам теперь не спуститься. Хотя все стихло, отец уговорил нас пойти в убежище, которое находилось у нас во дворе. Когда мы вышли во двор, то увидели огромную воронку от авиационной бомбы, которая упала перед самыми окнами дома, в котором мы раньше жили. Как ни странно, дом выстоял, только в нем, как и во всех соседних, вылетели все стекла и перекосились двери. Позже, уже после нашего отъезда, он был все ж таки разбит до основания и от него остался только фундамент, на основе которого был позже возведен новый дом, но уже не четырех-, а трехэтажный. Сейчас на этом доме мемориальная доска, которая гласит, что в этом доме с 1938 по 1941 год жил писатель Беляев.

Чугунные ворота были сорваны с петель и так смяты, словно они были из тонкой проволоки. В убежище, куда мы пришли, было полно народа, душно, пахло керосином. Кто сидел, кто лежал на матрацах, прислушиваясь к канонаде. Какая-то беззаботная компания из нескольких человек при свете коптилки играла в карты. Только мы сели на узкую длинную скамью, как около убежища что-то грохнуло, но разрыва не последовало.

Мама открыла дверь и выглянула наружу. Около самого выхода лежал огромный бронебойный неразорвавшийся снаряд.

Опять мы остались живы. Если бы он разорвался, нам несдобровать, ведь убежище могло спасти нас разве что от осколков.

В это время мама заметила, что из глубины двора к убежищу приближаются двое в сером, с автоматами в руках. Это были немцы. Заглянув в дверь убежища, они скомандовали: раус, раус! Домой мы не вернулись, а пошли в подвал дома, когда-то принадлежащего богатому купцу Кокореву, что находился на Московской улице, к которой примыкал наш двор. Говорили, что Кокорев был болен проказой и жил в доме один. Дом был красивый, впрочем, он стоит еще и сейчас, облицованный светлым кафелем. Огромные окна из зеркального стекла в палец толщиной. Внутренние двери из черного дерева, инкрустированные перламутром. На площадке лестницы большой витраж мадонны с ребенком на руках из цветного стекла. До того как мы пришли в этот дом, туда попала авиационная бомба, но, не разорвавшись, застряла между этажами. В подвале было много народу, преимущественно из нашего двора. Это были старики, женщины и дети. До войны в этом доме был сельскохозяйственный институт и общежитие. Из служащих осталась только одна кладовщица. И хотя в городе были немцы, она чувствовала себя ответственной за вверенное ей имущество и следила, чтобы ничего не пропало. Она пустила нас в кладовую, где хранились ватные тюфяки, на которых мы и расположились где-то под потолком.

Прожив в кокоревском доме с неделю, мы вернулись в свой двор, но уже в другую квартиру, окна которой выходили на улицу 1 Мая и при взрыве бомбы уцелели. Это была квартира моей подруги, уехавшей с семьей в Ленинград.

Как-то отец, выходивший зачем-то на улицу, привел к нам гостей. Это был профессор Чернов с подростком сыном. В профессоре мама узнала своего попутчика, с которым часто встречалась в поезде, когда ездила по делам в Ленинград. При встрече они здоровались и перебрасывались фразами, но друг другу не представлялись. Сыну было лет 14-15. Оказалось, что он был поклонником отца. Где познакомился отец с Черновым, не знаю, так как дел у него в городе не было и выходил он из дому редко. Мужчины стали почему-то вдруг спорить о том, кто из них раньше умрет. И каждый уверял, что он войну не переживет.

Много лет прошло после той тяжелой зимы, но, наверное, никогда не изгладятся из памяти события тех дней.

В городе не работала канализация, бездействовал водопровод. За водой приходилось выходить на пруд, который находился от нас в двадцати минутах ходьбы. Эта обязанность лежала на маме. У бабушки было больное сердце, я передвигалась на костылях. Об отце и говорить нечего. Был как-то такой случай. Зачерпнув воды, мама пошла домой, но почти у нашего двора ее встретил немец с пустым ведром. Ничего не говоря, он взял у мамы ведро и перелил воду к себе. Маме ничего не оставалось, как повернуться и идти снова к пруду. Когда она подошла к месту, где только что брала воду, то не узнала его - все было черно от разорвавшегося снаряда. Судьба оказалась милостивой к маме и на этот раз.

В ту зиму, как известно, стояли страшные морозы. И снегу выпало как никогда много. Чистить его было некому, так что во дворах и на улице лежали сугробы выше коленей. Только тропинки были протоптаны. Иногда, чтобы не ходить за водой на пруд, мы топили снег. Только его надо было собрать очень много.

Жители нашего двора понемногу куда-то перебирались, и дома совсем опустели. Наши нижние соседи перед отъездом сделали нам шикарный подарок - подарили полбочки квашеной капусты. Была она кисловата и не особенно вкусна, но мы были рады и этому. Наши продуктовые запасы понемногу истощались, и мы начали голодать. Отец стал сдавать первый. Хотя он ел до войны очень мало, но пища была питательной. Кислая капуста и лепешки из картофельной шелухи, которую выпрашивала бабушка на немецкой кухне, не могли заменить этого.