Глаза Гейзенберга - Фрэнк Херберт
Перед ней, спиной к зрителям, стоял мужчина.
– Да ладно, Клауди, – говорил он, – зачем так…
– Ничего не могу с собой поделать, – всхлипнула она.
Келексел судорожно cглотнул. Его организм невольно откликнулся на переживания существ в сцене. Ощущение было странным – отталкивающим и одновременно манящим. Переданная микросенсорной сеткой пановида, приторная эмоция аборигенки душила.
– Все вспоминаю один вечер на ферме возле Мэриона, – продолжала она. – Джои было года три, мы сидели на крыльце, к нам тогда еще пастор на ужин приходил. Па вслух гадал, как бы прибрать к рукам те двенадцать акров у ручья.
– Он всегда на них зарился.
– Джои сказал, что ему надо пи-пи.
– Ох, помню эту развалюху во дворе.
– А доски через грязь? На Джои еще был белый костюмчик, который ему сшила ма.
– Клауди, не надо…
– Ты помнишь тот вечер, Грант?
– Клауди, столько лет прошло.
– А я помню. Джои просил кого-нибудь проводить его, а па, мол, топай сам – или кишка тонка?
– Черт, Клауди, ты говоришь, прямо как па.
– Помню, Джои тогда пошел, совсем один – маленькое белое пятнышко в темноте. И тут па как крикнет: «Джои, берегись! Сзади негритос!»
– Джои как припустил! – воскликнул Грант. – Я помню.
– Он поскользнулся и упал.
– Да, точно, пришел по уши в грязи, – усмехнулся Грант.
– Тут па заметил, что Джои к тому же и обмочился, и пошел за ремнем для правки бритв. – Ее голос подобрел. – Джои был совсем еще малыш.
– Да, па был мужик суровый.
– До чего странные вещи порой запоминаются, – покачала головой Клауди.
Грант подошел к окну, поправил коричневую штору. Потом обернулся, показав свое лицо. В чертах явно угадывалось фамильное сходство – те же скулы, что у Рут, только заплывшие жиром. На лбу красовалась четкая линия от шляпы: под ней кожа загорела, а лоб над ней остался белым. Глаза сидели глубоко, их почти не было видно. На держащей занавеску руке проступали вены.
– Ну и сухость здесь, – вздохнул он. – Ни черта не растет.
– Никак в толк не возьму, зачем он это сделал, – задумчиво промолвила Клауди.
Грант пожал плечами.
– Кто его знает, Джои всегда был странноват.
– Ты так говоришь, словно его уже нет. «Был», как о мертвом.
– Куда денешься, Клауди. – Он покачал головой. – Мертв или в психушке – один черт. Какая разница, если ему оттуда всяк не выбраться?
– Ты часто вспоминаешь наше детство. Думаешь, его… поведение как-то с этим связано?
– С чем именно?
– Ну, с тем, как па с ним обращался.
Грант вынул из занавески нитку и стал скручивать ее между пальцами. Микросенсорная сетка передала его едва сдерживаемую злость.
(Келексел понять не мог, зачем Рут показывает эту сцену. Очевидно, ей больно на такое смотреть, только при чем здесь он? За что она на него-то злится? Все, что случилось с ее родителями, – дело рук Фраффина.)
– А помнишь, как мы ездили послушать черномазых певцов в балагане? – спросил Грант. – У нас еще была повозка с мулами? Джои за что-то обиделся на па и не хотел ехать, но па сказал, что тот слишком мал, чтобы оставаться дома одному.
– Ему тогда уже исполнилось девять, – вставила Клауди.
Грант будто не слышал.
– Джои не хотел выходить из повозки, помнишь? Па сказал: «А ну пошли. Неужто неохота послушать негритосов?» А Джои ответил: «Я лучше останусь в повозке с мулами».
Клауди кивнула.
Грант выдернул еще одну нитку из шторы.
– Сколько раз я потом слышал от тебя, когда ты не хотела куда-нибудь идти: «Я лучше останусь в повозке с мулами». Да что там, половина нашего округа так говорит.
– В этом весь Джои, – сказала она. – Лишь бы остаться одному.
Губы Гранта скривились в злобной ухмылке.
– С ним вечно что-то случалось.
– Ты застал его побег из дома?
– Ага. Вскоре после твоей свадьбы. Па продал кобылу Джои, ради которой тот целое лето корячился, рубил дрова, чтобы купить ее у старого Горемыки Викса, шурина Неда Толливера.
– Драку их видел?
– А то! Рядом, можно сказать, стоял. Джои обозвал па вруном и вором. Па потянулся за своей дубинкой, но Джои его опередил. Ему тогда лет семнадцать было, крепкий парнишка. С такой силой хватил па по голове, что я думал, тот концы отдаст. Рухнул, как бык на бойне. Джои вытащил у па из кармана деньги, которые тот получил за кобылу, взбежал наверх, покидал кое-какие вещички в саквояж и свалил.
– Ужасная история, – согласилась Клауди.
Грант кивнул.
– Никогда не забуду, как брат вышел на крыльцо с саквояжем в руке, придержал москитную сетку на двери. Ма рыдала над па, прикладывала ему к голове мокрое полотенце. Джои тогда сказал, да так тихо, что я и не услышал бы, не замри мы все со страху, что он убил па: «Надеюсь, я больше никого из вас не увижу». И был таков.
– Нрав у него был отцовский, не поспоришь, – сказала Клауди.
Рут выключила пановид. Картинка погасла. Она повернулась – под влиянием манипулятора лицо оставалось сдержанным и бледным, но на щеках блестели слезы.
– Скажи мне, – начала она, – все это – дело рук хемов? Это вы… сделали отца таким?
Келексел припомнил, как Фраффин похвалялся тем, что подготовил убийцу… объяснял, как у посланного Потентатом инспектора не было ни малейшего шанса избежать соблазнов этого мира. Зачем ему так печься о представителях какого-то подвида, которых хемы используют для забавы? Да затем, что они не подвид. Они – одичавшие хемы.
– Значит, вы, – покачала головой Рут. – Я догадалась об этом с твоих слов.
«Неужто она видит меня насквозь? – засомневался Келексел. – Как она догадалась? Что за странные способности у этих дикарей?»
Он пожал плечами, чтобы скрыть свое замешательство.
– Жаль, вы не умираете, – сказала Рут. – Я хочу, чтобы ты умер.
Несмотря на давление манипулятора, Рут чувствовала закипающий внутри гнев – отдаленное, но отчетливое желание вцепиться, не жалея ногтей, в непробиваемую кожу этого хема и разодрать ее на кусочки.
Рут произнесла это таким бесстрастным, тусклым тоном, что до Келексела не сразу дошел смысл ее слов. «Умер! Она хочет его смерти?! Что за неслыханное варварство!»
– Я хем, – изрек он. – Как смеешь ты говорить так с хемом?
– Ты и правда не знаешь? – спросила она в ответ.
– Я тебя облагодетельствовал, забрал к себе! Где твоя благодарность?
Келексел соскочил с кровати, пересек комнату.
Рут обвела взглядом
