Яцек Дукай - Лёд

— Ну, после зимназового бума кое-что изменилось, знаю, что многие выезжают ради заработка…

— И даже сейчас, — Поченгло поискал глазами пепельницу. Стряхнул папиросу за окно, — вы говорите это так…

— Как?

— Словно в этом таится какая-то непристойность. Только не надо кривиться; так, так, я уже слышал о вашем отце, сосланном за противоцарские делишки; le Pere du Gel, ну как же я мог не услышать; так что представьте, какие странные чувства это пробуждает у самих ссыльных. Мы стараемся нанимать их в первую очередь, тех, которые после освобождения не получают разрешения возвратиться в Польшу, с приговором выдворения или поселения — и поначалу это всегда, ммм, не очень удобно.

— Если вся Сибирь представляет собой тюрьму для поляков, кем же являются те, кто в тюрьме этой богатства свои растят?

На этот раз Поченгло поглядел серьезно.

— А кем являются те, кто в тюрьме родились? Послушайте, мой отец был инженером, в Иркутск его вызвал господин Савицкий во времена золотой горячки; дело было в графитовых тиглях; какой-то француз открыл там тогда залежи графита, и золотоносные поля Савицкого над Ангарой оказались ценными вдвое. Отец, в свою очередь, выписал невесту из Захваченной Страны, тут, то есть, в Иркутске, они поженились, в костеле отца Шверницкого. В тысяча восемьсот семьдесят девятом костел сгорел, через пять лет на его месте возвели уже кирпичный храм Вознесения Наисвятейшей Девы Марии, за счет Михала Коссовского; в этом же костеле и меня крестили, пан Коссовский был моим крестным. Когда началась реализация крупных проектов российских железных дорог: Транссиба и Восточно-Китайской, началась вторая жизнь Прибайкалья. Коссовский вместе с Эдгаром Буланжером учредили тогда свое Общество, концерн мирового масштаба, с резиденцией в Санкт-Петербурге и филиалами в Иркутске, Томске и Париже. Несмотря на название, Общество занимается еще и торговлей, возводит порты на реках. Поначалу, действительно, прибыль шла, в основном от горного дела, от добычи медных и никелевых руд. Все изменилось с приходом Льда. Я поначалу работал на братьев Бутиных, когда те перебрались из Николаевска в Иркутск. Но после первого Мороза мы учредили собственное общество. И когда царь издал указ о монополии, а Победоносцев учредил Сибирхожето, Общество сделало таким, как наша, фирмам, щедрые предложения. Мы согласились. Господин Коссовский к тому времени уже не жил, Буланжер умер еще в прошлом веке. Я вошел в совет директоров, поставили резиденцию Общества в Холодном Николаевске. С тысяча девятьсот тринадцатого года наши обороты увеличились более, чем десятикратно. В данный момент, господин Герославский, шесть и три десятых процента глобального экспорта зимназа проходит через Металлургическое и Горнодобывающее Общество. Мы владеем патентами на шестнадцать холодов железа, в том числе — и на никелевый холод, томскую единицу. И на тунгетитовые проводники. А вы мне тут говорите о тюрьмах? Чтобы сбежать? И, может, еще стражников убить? — Господин Порфирий Поченгло стиснул пальцы в костистый кулак и, нет, не потряс им, просто задержал перед глазами в каменном жесте, секунда, две, долгий момент молчаливой неподвижности под знаком кулака, и только потом рявкнул с волчьей радостью: — Да мы просто выкупим эту тюрьму!

— Autres temps, autres moeurs[145], раз теперь такие вещи можно попросту купить, то, видно, нет смысла за них сражаться. Тем более, за них умирать.

— О! Ну словно их слышу! Деньги — сатанинское семя, так что нам следует отречься от всех дел его! — засмеялся холадпрамышленник, уже немного с иронией, направленной и против самого себя. Он выбросил папиросу, вынул следующую. Солнце блеснуло в глазу тигра на серебряном портсигаре. Господин Поченгло поворачивал его туда-сюда, ловя рефлексы, собственное отражение, отражение внутренней части галереи. Затем поднял глаза. — За столом у князя как-то сразу не заметил, но сейчас — ведь вы же наш человек! Куда ни глянь — лютовчик!

Я-оно с раздражением отмахнулось.

— Оптический обман.

— Да ну же!

— Оптический обман, иллюзия, господин Порфирий, на самом деле все как раз наоборот…

— Да черта лысого — иллюзия! Встаньте-ка на свету. А теперь гляньте, ну, урожденный лютовчик, даже глаза, даже ваши глаза солнца не боятся, зрачки не…

Открылась дверь бального зала, поплыли звуки пианино и говор женских голосов; я-оно развернулось на месте.

В двери стоял Юнал Тайиб Фессар, в залихватско насаженной на голову феске и наполовину полным стаканом в руке.

— Тута! — воскликнул он. — Вот куда от меня убежал, господин Мороз уважаемый, дитятко потерявшееся — если кто не видел никогда рожицы невинной, так поглядите — ну чем не ангелочек ясный — pig — sherrefseez[146] — дай-ка обниму, бедняжечку, иди-ка в объятия разбойника кровавого!

Он был пьян. На пороге споткнулся. Из под фески выглядывала белая полоса бинта, из под бинта — багровый шрам. Поезд как раз не сильно и раскачивался, но турок шел словно моряк на прорывающемся через шторм корабле: широко расставляя ноги и сгибая колени, подавая вперед торс, вытянув далеко в бок руку со стаканом — дополнительным средством баланса. На голубой тужурке темнело свежее пятно.

— Ничего не знает! Ни о чем не слышал! — восклицал он. — О, святая простота! Коссовского и Буланжера тоже не знает, а как же — он не везет здесь в вагоне опечатанные ледовые машины — так кто бы подозревал его в связях с тайной полицией, с князем, с Бог знает кем еще — он никого не знает, и ничего, совсем ничего не знает!

За спиной Фессара в дверях появилась симметричная фигура доктора Конешина. Он подавал знаки: беспомощные, гневные, предупреждающие, снова беспомощные.

Господин Поченгло быстро сделал шаг вперед, вынул у турка стакан из руки и выбросил его в окно, струя спиртного хлестнула по приоткрытому стеклу.

— Снова начинаете! — рявкнул он. — Что, обязательно нужно нажраться?!

Фессар распахнул челюсти в карикатуре на улыбку.

— У лютов так человек не упьется, так что нужно пользоваться, пока можно. — Он хлопнул нижней челюстью, будто деревянной колотушкой. — Потом стану прощения просить, ну так, нижайше. — Тут он и вправду согнулся в истинно русском поклоне, головой до земли, то есть — до пола, до гладкого паркета, а поскольку тут же потерял равновесие, так как слишком широко расставил ноги, то подперся рукой, вторую поднимая за спину. — Тем временем, эх, тем временем, пьян я как пес нечистый, но могу оказать соответствующее почтение господину гггрррафу, в жизни еще меня в делах так вокруг пальца не обводил, так что глубочччайшее мое почтение! — И снизу, разогнувшись, словно пружина, он рванул вперед в бычьей атаке, теряя феску и развевая полами тужурки.