Стивен Бакстер - Корабли времени

Но сейчас человек в последнем своем перерождении, окуклившись и выпорхнув бабочкой из самое себя, перейдя через небытие живых автоматов типа Конструкторов и деградации естественного отбора, стал, наконец, самим собой. В этом первородном бессознательном море, из которого мы все возникли, где будущее стало бесконечно, воспаряя ввысь по бесконечным Историям.

Я почувствовал, как поднимаюсь тоже, наконец, из Тьмы эволюционарного отчаяния к свету бесконечной мудрости.

7. Выход

Впрочем, вы, может, удивитесь, прочитав это элегическое отступление, но, раз уж оно не пришлось вам по вкусу, не следовало его и читать.

Итак, я стал озираться. Обратив весь слух к деталям, к тому, что происходило вокруг меня в этом сплошном свечении россыпи. Впрочем, тщетно.

Итак, очевидно, я стал бессмертной пылинкой космоса, а значит, и бесконечного Разума. Это было столь же чудесно, как и бесчеловечно. Неужели я стал чем-то средним между бытием и небытием? Ну, даже если и так, то оказывалось – я все же не имел этого вечного покоя, не ощущал его в душе с такой силой, чтобы согласиться висеть так вечно. Я по-прежнему обладал человеческой душой, с неистребимой жаждой к действиям и знаниям, которая всегда составляла часть исторической натуры. К тому же, как человек западного толка, так что вскоре я вполне насладился миросозерцанием Вездесущего!..

И тут, по истечении не знаю какого уж времени я понял, что небо вовсе не непроницаемо звездное. Было там некое пятнышко тьмы – как раз напротив меня. Я наблюдал за этим несколько геологических эпох – и на моих глазах пятно расширялось, становясь все более отчетливым. Какой-то круг перед глазами, словно я вглядывался в черный зев пещеры. И там, далеко внутри, я различил смутное облачко, какие-то стержни и диски, сперва размером с пылинки, словно фантомы среди звезд. И был там цилиндр – что поразительно – совершенно зеленого цвета. Мной овладело страстное нетерпение. Что это еще за посторонние тени посреди вечного Дня Оптимальной Истории?

Тем временем устье пещеры росло, наползая. Уж не подсознание ли палеоцена выплывало на меня из темноты? Но что-то потрясающе знакомое угадывалось в них, в этом облаке непонятных космических осколков.

И тут меня осенило: ну, конечно же! Это были части моей машины времени! Медные стержни, кварцевые оси, пробирки с платтнеритом. Мой самый первый аппарат, эти диски были циферблатами-счетчиками, крутящимися среди галактик. Мое первое изобретение (не считая демонстрационной модели, запущенной в небытие перед пораженными друзьями), та самая, погибшая во время атаки германцев на Лондон 1938 года!

Картина разворачивалась и вставала предо мной, так подробна, что я даже различал пыль на счетчиках тысячелетий, по которым вращались стрелки, и тут еще пара цилиндров потолще, покрупнее, всплыли у меня перед глазами – это были мои ноги в пятнистой униформе! Бледные руки, покрытые волосами, появились в обзоре, и в них были рычаги.

Теперь до меня стал доходить смысл этого сидения. Эти пещерные устья были моими глазницами, из которых смутно угадывались очертания носа и части лица, доступных с такого угла зрения. Когда-то я выглядывал из этих темных пещер собственного черепа.

Я чувствовал себя так, словно меня погружают обратно в тело. Пальцы и конечности присоединялись к моему сознанию. Я уже чувствовал рычаги машины времени, холодные и твердые, и легкий пот выступил на лбу. Это было все равно, что пробуждение после хлороформа; медленно, слабея, я приходил в себя. И снова голова моя закрутилась в вихре, снова меня посетило знакомое чувство, говорившее о том, что я путешествую во времени.

А с машины времени была видна только тьма, и в мире не различалось ни зги. Но по возраставшему крену и ныркам можно было догадаться, что машина тормозит. Обернувшись, я снова почувствовал вес головы: после моего бестелесного состояния казалось, будто поворачивается артиллерийская башня. Но лишь слабые неотчетливые следы Оптимальной Истории открывались теперь моему взору: здесь завиток галактической туманности, там кусочек звездного света. В последнее мгновение, прежде чем эта нематериальная связь окончательно прервалась, передо мной возник одинокий круглый корпус Наблюдателя с огромными задумчивыми глазами.

Затем все разом развеялось, и я оказался полностью в собственном теле, причем испытывая приступ необыкновенной, какой-то примитивной радости!

Машина времени вздрогнула последний раз и замерла, как вкопанная. Вот она опрокинулась – и я кувырком полетел через рычаги. Во тьму кромешную.

В ушах раздался грохот. Жестокий ливень забарабанил по черепу и маскировочной куртке. Я мгновенно вымок до костей: замечательное возвращение в телесную оболочку!

Я сидел в каком-то мокром болоте. Рядом шелестела листва под струями дождя. Брызги повисли облачком над моим аппаратом. Где-то рядом переливисто журчала вода.

Встав, я оглянулся по сторонам. На пепельно-сером небе вставали контуры здания. Из-под перевернутой машины исходило бледно зеленое свечение: от стеклянной колбы шести дюймов длиной. Обычная медицинская мензурка на восемь унций. Очевидно, вывалилась из корпуса машины – и валялась теперь на траве. При более близком рассмотрении в ней обнаружился зеленый порошок платтнерита.

И тут за спиной прозвучало мое имя. Обернувшись, от неожиданности чуть не выронив мензурку, я сперва ничего не увидел – голос прозвучал из высокой травы или кустов. Оттуда вышла фигура – до нее не было и десятка футов – с телосложением ребенка, покрытая мокрой слипшейся шерстью, сквозь которую просвечивала бледная кожа. На меня смотрели огромные глаза ребенка.

– Нево?

И тогда будто цепь замкнулась в моем потрясенном сознании…

Я снова оглянулся на дом, и узнал чугунный балкон, с неплотно прикрытым оконцем кухни-гостиной, а затем и знакомые угловатые формы лаборатории.

Это был мой дом, и машина бухнулась как раз на склоне между домом и Темзой. Я вернулся – наконец! – в Ричмонд.

8. Круг замкнулся

И вновь – через столько циклов Историй – мы с Нево побрели по Питершам-Роуд к дому. По булыжнику стучала вода. Вокруг было так темно, что свет платтнерита, который несли двое путешественников во времени, был, наверное, виден издалека. Пузырек светился как слабая электрическая лампочка, однако нас никто не заметил и не остановил.

Я взялся за решетку ограды, с ностальгией всматриваясь в знакомые до боли очертания фасада. Я обернулся к морлоку.

– Да у тебя снова оба глаза, – вполголоса пробормотал я.

Тот пожал плечами:

– А зачем мне теперь протез? Я же воссоздан заново – как и ты.