Дмитрий Колосов - Воин

Фаларид. Нет, но до них этого не сделал никто.

Эмпедокл. Значит еще не настало время. Кто знает, какого могущества достигли б к примеру Афины, не правь в них Писистрат и его преемники. Быть может, Афины владычествовали б сейчас над миром.

Фаларид. Опасно строить эфемерные замки, которых нет, не могло быть и никогда не будет в реальности.

Эмпедокл. Тирании существовали тогда, когда в них была необходимость. Если тирания пала, значит так желает Судьба. Нельзя вставать наперекор Судьбе.

Фаларид. Ты веришь в неотвратимость Судьбы?

Эмпедокл. Да. И еще я верю в то, что человек может изменить свою судьбу, но это должен быть очень сильный человек.

Фаларид. Чистой воды эклектика.

Эмпедокл. Мир эклектичен. Но поговорим о дурных сторонах тирании. В связи с этим я хочу напомнить тебе имена Килона[138], Гиппия[139] и твое собственное.

Фаларид. И в чем же мы все провинились?

Эмпедокл. Килонова смута унесла множество жизней. Вот итог непомерного честолюбия!

Фаларид. Она унесла жизни сторонников Килона, убитых Алкмеонидами.

Эмпедокл. Гиппий пролил кровь своих сограждан.

Фаларид. После того, как Гармодий и Аристигон пролили кровь его брата Гиппарха.

Эмпедокл. А что ты скажешь насчет медного быка, пришедшего в Акрагант?

Фаларид. Лучше один зажаренный заживо бунтовщик, чем море крови от междоусобных раздоров. Сам Пифагор одобрил это.

Эмпедокл. Разве человек имеет право осуждать на смерть, опираясь лишь на собственное мнение?

Фаларид. А разве мать спрашивает у новорожденного его согласие, отправляя в наш жестокий мир? И кому тогда дано право решать? Избранному народом? Судьбе? Богам? И будет ли это решение единственно верным? Ты отказываешься от этого бремени, считая человеческий мир недостойным твоей мудрости. Так предоставь его людям, которые согласны вершить суд и держать ответ за содеянное, пусть даже расплатой будет жизнь.

Эмпедокл. Так может предоставить это право всему народу?

Фаларид. Чтоб он вновь осудил на смерть Сократа?! Когда судят все, кару за неверное решение не несет никто. Пусть лучше решает один и если он ошибется, то, по крайней мере, будет с кого спросить. И тогда его ждут заостренный кол и проклятье истории. Пусть будет так хотя бы до тех пор, пока не придет твой аристократ духа.

Эмпедокл. В твоих словах есть резон, Фаларид.

Фаларид. Я знал, что ты не сможешь не согласиться со мной, ведь хотя сердцем ты против тирании, умом ты за нее.

Эмпедокл. Я благодарен тебе, тиран, что ты нашел время посетить философа. Наш разговор доставил мне удовольствие.

Фаларид. Он был не менее приятен и мне. Если верить твоему учению, Эмпедокл, ты претерпел не одно жизненное превращение, и именно это делает тебя мудрым. Скажи мне, кем ты был в своей прошлой жизни.

Эмпедокл. Тобой, Фаларид. Это была славная жизнь!

Эпитома восьмая. Мастер

Сам Дедал, говорят, из Миносова царства бежавший,

Крыльям вверивший жизнь и дерзнувший в небо подняться,

Путь небывалый держа к студеным звездам медведиц…

Минос был уверен, что пух и перья требуются мастеру, чтобы создать невиданный легко-воздушный плащ, в который облачится царь во время великих празднеств. Так заверил его Дедал, а владыка Крита знал, что Мастер не бросается словами. День за днем лучники несли убитых соколов и кречетов, чьи крылья невесомы в полете. Дедал ощипывал их перья, а тушки бросал рычащим у входа собакам. Псы должны полюбить его, это пригодится, когда все приготовления будут закончены. И будет темная ночь.

Тщательно промыв перышки от грязи и крови — ведь даже мельчайшая пыль, забившаяся между ресничками, сделает перо непригодным для его затеи, — Мастер сушил их над пламенем свечи, затем обмазывал края прозрачным клеем, сваренным из воска и известных лишь Дедалу трав, и прилаживал к тонким прутьям каркаса. Сколько дней он потратил, чтобы составить этот каркас из сердцевины тика! Каждое ребрышко его было вдвое тоньше пальца, а по крепости не уступало медному пруту. Эти палочки выдержат силу мускулов и порывы ветра, когда он вознесется к самому солнцу. Солнцу… Но на это уйдет не день и не два.

Дедал обмакнул очередное перо в клей и приладил его к деревянной поверхности. Еще немного и крыло будет закончено. И останется сделать всего одно. Ведь два уже стоят в углу, ожидая своего часа. Стараясь не потревожить еще не до конца приставшие и дрожащие при малейшем дуновении воздуха перья Дедал тихо выдохнул и бережно отставил недоделанное творение в сторону. Судя по тусклому свету, сочащемуся из зарешеченного отверстия окна, близок вечер, а значит скоро принесут ужин. Соглядатаям Миноса совсем не нужно знать, чем на самом деле занят Мастер.

— Икар! — окликнул он сына.

Ответа не было. С тех пор, как Минос заточил их в темницу, Икар стал задумчив.

— Икар! — крикнул отец погромче.

— Да, отец? — послышался после краткой паузы голос Икара.

— О чем ты думаешь?

— Да так…

— Иди ко мне, сынок.

Икар вышел из темноты, где стояло его ложе.

— Присядь.

Юноша послушно устроился рядом. Отец с любовью рассматривал его прекрасное, чуть тронутое грустью, молодое лицо, обрамленное каштановыми кудрями.

— Так о чем же ты все-таки думаешь?

Икар застенчиво улыбнулся.

— О том, как обрести свободу.

— Не забивай себе голову, сынок. Твой отец позаботится об этом. Скоро мы поднимемся в воздух и улетим с проклятого острова.

— Поднимемся в воздух? — удивленно спросил Икар. — Но я думаю точно о том же.

— В нашем деле мало думать, сынок, нужно уметь делать.

— Ты прав, отец, — ответил Икар и задумался. Дедал с интересом рассматривал сына. Прежде Икара интересовали лишь детские забавы да хитроумные игрушки, что изготавливал для него отец. Икар не был рожден Мастером. Ему было чуждо тщеславие творца, сладкая дрожь ваятеля, высекающего резцом непревзойденную в веках статую, торжество художника, сумевшего вдохнуть жизнь в изображение на фреске, снисходительная улыбка Мастера, познавшего живую суть неживой материи. Руки и голову ему заменяло сердце — сильное, доброе и возвышенное. Столь сильное, какое бывает у немногих людей.

— Когда придумаешь, скажешь, — улыбнулся Дедал, но сын не ответил.

Загремели засовы, и дверь в темницу отворилась. На фоне заходящего солнца появились закованный в медь воин и слуга, в руках которого был поднос с ужином. Кормили их очень неплохо — с царской кухни. Хотя Минос и был разгневан на Дедала, но он вовсе не хотел уморить Мастера голодом. Сегодня было жаркое из барашка, отличное вино и сколько угодно пшеничного хлеба и фруктов. Дедал подергал красноватым носом, с наслаждением старого гурмана вдыхая ароматный запах мяса.