Геннадий Прашкевич - Дыша духами и туманами
«Кто сидел на моем стуле?»
«Кто спал на моей медведице?»
Надо было уговорить татарина пойти со мной. Или хотя бы врача. Все-таки спутник, все-таки не так страшно. А то ведь мелькает тень, точно мелькает. Я даже не удержался, крикнул:
– Кто ты?
Ответа, конечно, не последовало.
«Около двух часов утра пробудился я от глубокого сна и отчетливо услышал тяжелые шаги по мерзлому снегу. Потом издалека, из таежной чащобы, донесся гортанный звук, ни на что не похожий…»
В таких пересказах лесные (дикие) люди всегда выглядят олимпийскими чемпионами. Бегают, прыгают, взбираются по отвесным стенам – камни, ручьи, заледенелые поверхности им нипочем. Прыгают без шеста, переплывают реки, взбираются по косогору. Блохи не кусают их, мороз не тревожит. Найдя чашку, оброненную человеком, водят по ее дну пальцем: «Отверстия нет». Потом переворачивают: «И дна нет».
– Ты кто?
Сгорбленная тень затаилась.
Лесная дева, подумал я. Можно повесить штаны в кустах, она на них клюнет.
Клюнет, сама пойдет в руки. Привезу деву в Питер. Прямо на «Интерпресскон» – конвент фантастов. Сидорович с дерева упадет, когда такую увидит. Познакомлю ее с Борисом Натановичем Стругацким. С ним Лесная дева разговорится, главное, не оставлять ее потом наедине с Брайдером и Чадовичем. Среди писателей есть всякие, даже врачи, все равно лучше не оставлять Лесную деву с Брайдером и Чадовичем. Пусть поговорит с Борисом Натановичем, этого ей хватит на всю жизнь. Под Большой лиственницей, собрав зверей и соплеменников, будет рассказывать, как Борис Натанович деликатно посвистывая и постанывая на языке лесных, указал ей на то, что жизнь потихоньку налаживается…
– Ты кто?
Нет ответа.
Я готов был вернуться к лодке.
Холодок страха потом заливал спину.
Я чуть не заорал, когда впервые за последний месяц вдруг затренькал, задергался в кармане спутниковый телефон. Или я вышел из некоей мертвой зоны, или Роальд, наконец, решил дать мне ценные указания. Указания.
«Что ж ты, сука?..» – заорал я, включая кнопку входа.
Но откликнулась Архиповна: «Ой, ты чего?»
«Напугала!» – выдохнул я с облегчением.
«А ты ждешь звонка?»
«Конечно».
«А мне не сообщил, что уехал в область. Еле до Роальда дозвонилась. Ты там не пьешь?»
«Нечего тут пить».
А она уснуть не могла в Пекине. Валялась на многих мелких китайских подушечках. Стонала непристойно: «Ох, ты бы видел, Кручинин! Везде шелк, прямо скатываюсь с постели!»
Связь прервалась.
Я вытер вспотевший лоб.
Если поймаю лесную, непременно привезу в Питер.
Володя Ларионов влюбится в деву. Етоев тоже. Он вепс. Этим все сказано. И Романецкий зря говорит про аллергию. У одной девушки, например, была аллергия на мужскую сперму, вот это фокус! Если впереди болото, вернусь. Если гнус навалится, тоже сбегу к реке. Там, у воды, надежнее. У воды всегда надежнее. Кстати, Антон запросто мог воспользоваться водой. Может, его даже не убили. И не потерялся он, а сознательно кочует. В деревне ведь никто не говорил о нем, как о покойнике. «Еду и выпивку для горстки подлецов!» Это он хорошо говорил. Войду в Питере в бар под руку с мохнатой Пукающей коровой, так и потребую.
За сухими елями снова мелькала тень, опять неприятно бесшумная.
– Кто ты? – крикнул я в еловый сумрак.
– Я! – ответил заикающийся голос.
– Кто это я? – заорал я в полном ужасе.
– Т-т-ты? – не понял заика. – От-т-ткуда мне знать?
18Оказывается, меня ждали.
Заика только прикладом меня не подталкивал.
– Ш-ш-шляются, суки!.. Выт-т-таптывают траву!..
Никакой травы под ногами не наблюдалась. Шуршала перепрелая хвоя, заика покрикивал:
– П-п-пошевеливайся!
Многолетнее соседство с лагпунктом не прошло для деревни даром.
Не зря мужики в клубе покуривали в ладошку. Я даже начал подозревать, что заика представляет не что иное, как определенные силы. Но он вывел меня к заимке.
Небольшая изба.
Срублена в лапу. Нижние венцы из лиственницы.
Внутри нары и железная печурка с трубой, выведенной в оконце.
На нарах сидел, откинувшись на стену, брат Харитон. Он обрадовался, увидев меня, черные усики дрогнули. «Видишь, – сказал, – как дух в тебе бродит». Светлые кудри путались с волосами прижавшейся к нему Евелины. «Ничего на свете мне не надо…» В распущенном состоянии волос у нее оказалось так много, что все плечо Святого было покрыто длинными рыжеватыми прядями. Меня грубо толкнули на скамью, намертво пришитую к полу и к стене кованными железными скобами. Потрескавшееся стекло в оконце с трубой совсем запылилось, но дверь наружу была открыта. Заика буркнул: «Ну я тут рядом».
И вышел.
«Ты, пацан, с какой улицы?» – хохотнул вдали сыч.
– Вот как дух в тебе играет, да? – сказал Святой так, будто перед ним на скамье сидела несчастная Маша. – Наверное, думал, что своей волей идешь? А вот нет, не по своей, – засмеялся, крепче прижимая к себе Евелину. – Определенные силы. Все они. Дунут-плюнут, а люди трясутся, как холодцы.
Евелина прижалась к нему крепче:
– Аха.
– Ничего своего, все чужое, – выдохнул Святой. По-моему, он даже не видел меня. Не знаю, что ему казалось, но обращался он как бы и не ко мне. Даже не знаю, что ему представлялось, когда все-таки вперял в меня взгляд. Может, определенные силы. – Все идут. Только осознанность не всем открыта. Многое увидишь, многому не поверишь. А принесешь новости, кого они обрадуют?
19-Аха…
Глаза подведены, шея закутана.
Не обязательно от комаров, подумал я. А Святой опять засмеялся:
– Все предадут. Всех обойдешь, все откажутся.
– И она? – указал я на Евелину.
Святой даже не удивился.
Крикнул:
– Артемий!
Заика вошел.
Умело прижал меня к стене. Клочья сухого мха оцарапали щеку. Щелкнули наручники.
– Защита? – выдрался я из его рук, огромных, как рукавицы. – От чужих программ?
Святой покачал головой. Он точно меня не видел. Прижимал Евелину крепко, но и ее не видел. Со сладкой глупостью в глазах, в кудрях мохнатых, как болонка. Наиля точно назвала бы ее сукой.
Глава шестая
Фиолетовые галифе
20Все ушли.
Наручники позволяли сидеть или лежать.
Так всегда бывает, решил я, когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках и спортивных штанах. Даже до двери не мог дотянуться. Подозрения мадам Генолье теперь не казались мне безосновательными. Безумно испугался, когда в кармане затренькал, задергался спутниковый телефон.
Роальд? Архиповна?
Но звонила Маришка.
«Кручинин, вы мне, наверное, изменяете?» – тоже грузила меня своей программой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});