Виталий Владимиров - Свое время

Когда я расстался с Тамарой, то перебрался к старикам, и жизнь моя под родительским кровом потекла спокойно и вольно - дома меня всегда ждал обед и раскладушка, а временем своим я располагал, как заблагорассудится. С Тамарой я виделся после суда и развода только тогда, когда изредка брал погостить Сережку, с которым больше нянькались мать с отцом, чем я.

Особенно любили друг друга дед Сергей и внук Сергей.

Мой отец и мой сын.

После неудачи с режиссерскими курсами, после разговоров с Гашетниковым я поостыл к кино. Я понимал, что при настойчивости и терпении в конце концов добьюсь желаемого, но меня вдруг крепко поразила мысль, что фильмы стареют.

Как люди.

Куда девается фильм после проката? В небытие, из которого его уже ничем не вытащишь. Фильм - не книга, которую можно снять с полки, перечитать и задуматься над раскрытой страницей.

Кроме того, прав был Чулков, что кино - это промышленность со своим планом и десятками людей, претворяющих сценарий в кинокартину, которые не станут ждать, если у тебя что-то не складывается, как хотелось бы. И потом минимум два года уходят на создание фильма, но все это время режиссер должен жить одной идеей, только тем материалом, который снимает, единым ощущением как части, так и целого...

Без Гашетникова затихла, будто обмелела, наша любительская киностудия. Поразлетелись, обзавелись семьями мои одержимые друзья словно утолили свою нетерпеливую молодую жажду у источника искусства и уступили свое место другим...

Наташа?.. Ее московского адреса я не знал, но что-то останавливало меня от ее поиска. Скорее всего то, что она не ответила на мое письмо, в котором я фактически с ней прощался, когда родился Сережка, а ведь с тех пор прошел почти год...

Так я и жил.

Давали задание на работе - я исполнял. Но не больше. Звали в гости я шел. Молчал телефон - я смотрел телевизор. Желтели мои сценарии, задохнувшись в чемодане под кроватью. Можно было уйти и бродить по весенним улицам, прыгая по проплешинам сухого асфальта, но кроме солнца на земле есть еще тучи и ветер - в конце концов возвращаешься обратно продрогший и усталый. Работа, киностудия, друзья, знакомые были похожи на спицы одного колеса, осью которого был я. Все крутилось, неподвижен был лишь я сам.

Но проходит время и приходит время, от которого не скроешься, как бы ни старался прикрыться маской занятости и безразличия. В минуту эту озаряется разом бестолково прожитое прошлое и горек ответ на вечные вопросы - для чего живешь? Кому радуешься? Чем утешается сердце твое в этой скоротечной жизни? И эти вопросы сверлят душу, несмотря на то, что кого-кого, а себя уж перед самим собой человек всегда оправдает.

А пока я расслабился, течение жизни медленно, но неумолимо стало сносить меня от желанного берега, к которому я когда-то стремился. Как выплыть? Рецепт простой - работа...

А я сегодня выступал...

был зал

и свет маняще резок,

а я стоял

и вспоминал

обрывки строк - отрезан

растерянностью и тишиной

ищу,

как в темной кладовой,

лекарство,

дыханью - выход,

горлу - звук,

отчаявшись в бою,

так смерти ищут!

И да обрящет разум мой

спасенье в памяти!..

Минутку... ...я вспоминаю детский кубик,

меня берущие и поднимающие руки,

качели вверх,

ступени вверх,

тепло щеки,

склоненной на моем плече,

и то мгновенье

сколь бесконечное не знаю

любви,

немой от чувств избытка,

но снова наступает пытка,

по подземельям памяти вступаю

в холодный пот камней.

Тупик.

Молчит презрительно театр.

Темнеет жалостью кулиса.

Бегу, как слабый гладиатор

бежал по кругу.

Смысл

происходящего мне страшен:

еще один не смог,

еще один глашатай,

не родившись,

мертв.

Не-е-ет!

Я, повернувшись, жду меча

и выдыхаю сгоряча

стихи,

что по ночам ворочал

и что ворочали меня,

шепча мне строчки: о чем мне пел полдневный зной, какой веселый и какой я злой,

я не слова - я гимн пою про то, как эту жизнь люблю!

И мне не страшно обнаженье

оно, как звездное паденье

в зал.

А зал?

Я ощущаю на щеках

ресниц поднявшихся дыханье,

я слышу в людях пониманье

и вижу мир прекрасно-зыбкий...

О, как идет слеза улыбке!

Помню, Ленька Сергеев в пионерском лагере, когда нечаянно свалился в море, поднял, отчаянно барахтаясь, такую тучу брызг, что с набережной тут же попрыгали несколько человек. Ленька все же наглотался воды, но его быстро откачали, и первым делом, открыв глаза, он попросил пить... Ох, и смеялись же мы тогда!..

Глава четырнадцатая

--===Свое время===-

Глава четырнадцатая

Наклонной неторопливой вереницей эскалатор двигался вверх. В метро, если не читаешь, некуда деть глаза - невольно рассматриваешь соседей, представляешь их судьбы, характеры. Среднюю ленту из трех эскалаторов остановили на ремонт, и проезжающие пассажиры глядели на группу женщин в серых рабочих халатах, протирающих лакированные доски. Женщины чувствовали на себе эти взгляды и, как на сцене, почти театрально, вели разговор, по обрывкам которого можно было понять, что невестка кому-то попалась ленивая и с дурным характером: "я ей говорю, поработай с мое, вот тогда и отдыхай, а она в ответ"... Все-таки, весь мир - театр, все люди - актеры. Даже в обычной беседе двоих - один произносит монолог, другой - его зритель.

До районного диспансера от метро три остановки на троллейбусе: две коротких и одна длинная. Каждый раз, когда я вхожу в диспансер для очередной проверки, а это бывает раз в полгода или после простуд и гриппа, замирает душа - а вдруг все опять по новой? В этом диспансере я в первый раз - несколько дней назад подскочила температура, мать вызвала своего участкового врача, и я попросил ее дать направление, хотел провериться там, где я не состою на учете, обнаружат ли следы моих болячек или я могу уже позабыть о них?

Рентген в пятом кабинете, по коридору направо, тупик с обитой дерматином дверью, над которой горит надпись "Не входить!" Несколько стульев вдоль стен. Я сел на крайний и машинально вертел в руках белый прямоугольник направления.

Я не заметил, как она подошла и села напротив - смотрел на оторвавшийся дерматин около ручки двери... Сердце рванулось, как птица в сетях, и упало... Этого не может быть!.. Истонченное лицо, опущенные плечи, безвольно подвернувшаяся в лодыжке нога...

- Наташа... - сорванным голосом позвал я.

Она мельком взглянула на меня и опять уставилась в пол. Что за наваждение?.. Ты ли это?.. Маленькие елки на снежной поляне в лесу, как слонята... На пепле чувств любви подснежник... Стихи... Могилки Кузнецовых, твоего деда и твоей бабки на деревенском кладбище, куда ходили мы как на смотрины...