Иннокентий Сергеев - Галатея

Ты - звезда. Ты - город, который светит миру. В тебе сокровищницы всех империй, тайные кладовые веков, народов, цивилизаций, светлоколонная галерея дворца, где голос в опернопышном оперении музыки как биение сердца, и сфинкс бросается в пропасть, и пламя его страсти и трепет свечения над глыбами северных льдов - всё это ты, и вся Земля принадлежит тебе. Весь этот мир - мальчик-паж, поддерживающий край твоего царственного одеяния. Эта планета - песчинка, пролетающая сквозь пылающий шлейф твоего платья... - Жалко, что об этом никто не знает,- говорит она. - Об этом знаю я. А другие... Их голоса - дудочка в руках паяца, имя которого - Время. Что тебе до его ужимок. Оставь их, у нас с тобой мало времени - нам предстоит перевернуть мир! - А зачем?- говорит она.- По-моему, он и так неплохо лежит... - Затем что ты звезда, и тебе надлежит быть звездой, и тебе это нравится. Ты держишься за этот свой балаган, думая, что нашла своё место, ты низводишь себя до роли бездарной актрисы, которая предпочитает третьеразрядный театр, только бы быть примадонной. Но это не твоя роль, тебе это ненужно. Ты ещё не веришь в себя, потому что никогда не знала себя прежде. Здесь. Есть звёзды, которые лепят из папье-маше, крашеной фанеры, и вот, они громыхают листами жести, изображая гром. Они играют в звёзды по тем же правилам, по которым те, кто их лепят, разыгрывают небеса. Но ты иная. Ты подлинная, и таких звёзд ещё не было. Во все времена было что-то от тебя и что-то от меня, но не было нас с тобой. Вместе. Так давай попробуем сделать из этого действительно что-то!

- Ты говоришь про наш театр, что он третьераздрядный, а сам даже не пришёл ни разу посмотреть!..

- Если я такая замечательная, то как же ты говоришь, что я ничего из себя не представляю? - Я не говорил так. - Говорил! - Не говорил я так. Я сказал "то, что ты теперь делаешь". - Какая разница. - Огромная. Просто ты ещё не живёшь настоящей жизнью, своей жизнью. Потому что вот это, вот это - не ты. - А кто же тогда? - Не ты! - Ну откуда ты знаешь, какая я? - Знаю. - Ты приехал сюда без году неделя, ты ничего не знаешь, как я жила здесь... Ты даже не видел меня на сцене! - Этого не нужно. - Ни разу не был на нашем представлении... - Этого не нужно. - И говоришь, что знаешь меня. А я себя не знаю. Люди, которые долгие годы знают меня, оказывается, тоже ничего не знают! А ты знаешь. - Я знаю. - Как же ты меня разглядел? - Я увидел тебя. - Что?

- Это была не галлюцинация. - Что? - Эта площадь не могла так сверкать.

... Нам никогда не сказать им главного! Слишком мало, это слишком мало, одна человеческая жизнь, даже если сжечь её за несколько лет или один год, то и тогда этого слишком мало. Нам никогда не сказать им главного! Всё равно, всё равно, всё равно, слышишь? Всё равно! Но что им всем до того? Они не заметят разницы. Когда к ним придут мои убийцы и будут говорить им те же слова, что произносил я, они не заметят разницы... Они не заметят. Смешны судьи, не знающие закона. Какое бы решение они ни приняли, разве будет оно иметь силу? Но я помогу тебе. Они о тебе узнают. Пусть даже нам ничего не объяснить, и никогда не сказать им главного...

- Знаешь, как выглядит центр Земли? - Нет, не знаю,- говорит она, надувшись. - Ну, подумай. - Не знаю, я же сказала. - Не знаешь. - По-моему, Земля круглая. - Не спорю. Значит, не знаешь? Это дохлая, пыльная площадь в задрипанном городишке. С одной стороны к ней примыкает рынок, с другой вообще ничего. Сонные мухи, жара, вонь. И знаешь, почему? Она молчит. - Ты, конечно, представляешь себе величественный храм. Обелиск. Маяк высотой в полнеба. Да? А всё потому, что люди, которые здесь живут, знать ничего об этом не знают. Вот так же и ты. Она рассердилась. - Что я! Я хочу поцеловать её, она вырывается, отпихивает меня. Наконец, сдаётся. Она говорит тихо: "Ну что, я?"

Она говорит: "Я тоже живой человек, мне тоже может быть больно. Почему ты забываешь об этом?"

... Я должен уйти, исчезнуть, чтобы вместо меня в этот мир пришла ты...

Ночь. Тлеющие угли костра. Плеск воды. Под пологом чёрных ветвей, накренившись на склоне, стоит наша машина. Бледное пятно во тьме. Перестать быть. Умереть. Чтобы вместо меня к ним пришла ты. И, воплотившись в тебе, вернуться... Шелест невнятных во тьме деревьев... Тростник. Треск цикад над травой.

7

День. Открытое окно комнаты. Лил сидит на подоконнике так же, как в тот вечер, когда она сказала: "Рай - это любовь, только ещё больше". - Если проститутку наградят орденом Почётного Легиона, то одни скажут, что это унижает орден, а другие - что это возвышает профессию проститутки. - И что это значит?- говорит она. - Да ничего особенного. - Что значит, ничего особенного? - Можно сказать это так, а можно по-другому. Важно то, что за словами. Всего всё равно не скажешь, а значит, чего-то недоскажешь. Одни так поймут, другие - по-другому. На всех не угодишь. - Где ты ободрался, скажи лучше. - Расчесал. Укусит ведь такая дрянь, тоньше иголки уколет, а расчешешь... - Не чеши. - Так ведь чешется! - У меня тоже, ну и что? - Ты тоже расчёсываешь. - Я?!- она возмущена.- Где?- она обнажает руки, протягивает мне.- На, покажи. Где ты видишь, что я расчёсываю? Покажи! - Хорошо. Ты не расчёсываешь. - Да, я не расчёсываю. - Да. Я же не спорю, наконец. Ты не расчёсываешь. Ладно, я неправ. Прости. Ты не расчёсываешь. Да, не расчёсываю. - Ты не договорил. Я тебя перебила, прости. Так что ты говорил? - О чём? - Обо мне. - Мне показалось, что тебе это неинтересно. - Ну что ты. Жутко интересно, когда тебя объясняют такие умные люди. - Кого ты имеешь в виду? - Тебя. Мне иногда кажется, что ты разговариваешь как бы сам с собой. А то ещё начинаешь спорить. А я как на заседании суда жду своего приговора. - Прекрасно, Лил! Итак. Зал Суда Её Величества. Учёная защита, учёный обвинитель. На скамье подсудимых смущённая девочка, непонимающими глазами смотрит она на это нехилое скопление учёного люда в мантиях и париках, устроенное в её честь, и очень переживает, что не может подкрасить ресницы. Адвокат и обвинитель скрещивают клинки, цитируя римлян, Конфуция, Наполеона и Грасиана, изливают кипящие потоки сарказма, их речам позавидовал бы сам Демосфен, да что там! - Цицерон, Брут или Марк Красс! Зал то взрывается хохотом, то замирает в благоговейном трепете, присяжные слушают, раскрыв рты, в толпе какой-то человек боится кашлянуть. По памяти произносят они тексты параграфов, их познания в латыни безукоризненны, их речи вызывают больше слёз, чем все воззвания Ионы и Исайи... Девочка ничего не понимает, она сбита с толку, но ей жутко интересно, чем всё это закончится, и кто кого одолеет. Ей лестно, что из-за ней бушует такая потрясающая дуэль. Адвокат подмигивает ей, она подмигивает ему в ответ. Обвинитель требует прекратить сговор. - Какой сговор,- улыбается защитник.- Ведь она же дитя. - Протестую!- кричит обвинитель. Но уже поздно. Все обращаются к той, из-за кого, собственно, весь этот шум, и когда они видят её, они начинают смеяться - и зрители, и присяжные, и даже сам Председатель улыбается, хоть и пытается скрыть это ладонью. Обвинитель огорчён, что ему не дают закончить речь, но все говорят друг другу: "Посмотрите, ведь она же совсем ребёнок!" И, развеселившись, они расходятся по домам, тем более что самое время поставить в духовку кекс, чтобы он был готов к вечернему чаю. Дамы посылают ей воздушные поцелуи. Джентльмены дотрагиваются до своих шляп. Присяжные обсуждают особенности рыбной ловли в верховьях реки. Обвинитель подходит к адвокату. - Однако, согласитесь, ловко я вас поддел по второму пункту. - Да, но какой разгром я устроил вам по первому! Обвинитель не согласен со словом "разгром". Они уходят, продолжая спорить. Зал пустеет. Девочка оглядывается по сторонам. Никого нет. Она достаёт баночку с тушью и начинает торопливо подкрашивать ресницы. Вдруг они все вернутся! Хотя ей тоже уже давно пора домой.