Джеймс Уайт - Звездный хирург

– Я сам. Вы не возражаете, если я закажу бифштекс?

– Нет, если вы не будете о нем говорить.

– Не буду, – Конвею на собственном горьком опыте известны были те малоприятные последствия – сумятица в мыслях, как бы двойное зрение, столкновение эмоций, – которые возникали, когда врач слишком уж свыкался с той или иной мнемограммой. Всего лишь каких-то три месяца назад он безнадежно влюбился – именно влюбился – в коллегу, прилетевшую в составе группы специалистов с Мелфа-4. Мелфиане относились к классу ЭЛНТ, то есть были шестиногими крабоподобными амфибиями; одна половина мозга твердила ему, что пора перестать валять дурака, а другая предавалась размышлениям о том, какие прелестные разводы на панцире у любимой. С подачи второй половины его порой подмывало повыть на луну.

Мнемограммы являлись, по сути, палкой о двух концах, однако применения их диктовалось насущной необходимостью, ибо никакому врачу не под силу было удержать в памяти все сведения, которые требовались для лечения пациентов Космического госпиталя. Поэтому и решено было использовать мнемограммы, или иначе образовательные ленты, которые представляли собой записи мозговой деятельности медицинских светил различных видов. И когда, например, врачу-землянину предстояло лечить келгианина, он вооружался лентой для класса ДБЛФ, которая по окончании лечения стиралась из его памяти. Но старшим врачам, поскольку в их обязанности входило ещё и преподавание, рекомендовалось сохранять ленты достаточно продолжительное время, и они подчинялись, испытывая при этом далеко не радостные чувства. Впрочем, они находились в выигрышном положении по сравнению с диагностами – те составляли госпитальную элиту.

Звание диагноста носили немногочисленные существа, сознание которых считалось вполне стабильным для того, чтобы принимать в себя до десяти мнемограмм. Усилия поистине могучего интеллекта диагностов направлялись на исследования в области ксенологической медицины и на сражение с болезнями неизученных форм жизни. По госпиталю ходило присловье, пущенное, по слухам, в оборот О'Марой, которое гласило, что любое разумное на первый взгляд существо, желающее стать диагностом, на самом деле спятило. Ведь ленты передавали не только физиологические данные, но и воспоминания и черты характера того, кому они принадлежали и с кого делалась запись. А в результате получалось, что диагност добровольно соглашался страдать осложненной формой множественной шизофрении: личности, населявшие его мозг, зачастую отличались друг от друга настолько, что не совпадали даже их логические системы.

Конвей принудил себя вслушаться в рассуждения Маннона.

– Я заметил любопытную вещь, – говорил тот. – Никто из моих альтер эго не обращает внимания на вкус салата. На вид – пожалуйста, но не на вкус. Не то чтобы они были от него в восторге, однако он не вызывает у них отвращения. А есть и такие, что не могут жить без салата. Кстати, о «не могу жить»: как поживает Мэрчисон?

Маннон столь неожиданно перескакивал в разговоре с одной темы на другую, что Конвею всякий раз казалось, будто он слышит скрежет сцепления.

– Спрошу, если увижу ее, – ответил он осторожно. – Мы с ней просто хорошие друзья.

– Ха, – хмыкнул Маннон.

Конвей не менее жестоко переключился на иной предмет обсуждения и пустился рассказывать о своем новом назначении. Маннон был отличным парнем, но имел гнусное обыкновение изводить человека шуточками и прозрачными намеками. Как бы то ни было, Конвею удалось до конца обеда не оказаться на тонком льду.

Расставшись с Манноном, он направился к ближайшему интеркому и перекинулся по нему несколькими словами с теми врачами, которым предстояло заниматься вместо него со стажерами, а потом взглянул на часы.

До старта «Веспасиана» оставалось около часа. Конвей двинулся по коридору, причем шагая чуть быстрее, чем подобало старшему врачу...

Над дверью было написано: «Рекреационный уровень, классы ДБДГ, ДБЛФ, ЭЛНТ, ГКНМ и ФГЛИ». Конвей вошел внутрь, сменил халат на плавки и отправился на поиски Мэрчисон.

Хитроумное освещение и впечатляющие пейзажи создавали на рекреационном уровне ощущение неохватного простора. Из раздевалки вы попадали в тропическую бухточку: песчаный пляж, скалы, а в проходе между ними и до самого горизонта, смутно различимого за легкой дымкой, – голубое море. Небо было синим и безоблачным, – Конвею говорили, что облака воспроизвести крайне трудно, – а вода отливала бирюзой. Волна за волной накатывались на пологий берег, песок которого обжигал босые ступни. Лишь искусственное солнце, с краснотой которого инженеры, по мнению Конвея, явно переусердствовали, да инопланетная растительность на скалах и вокруг пляжа, разрушали иллюзию возвращения на Землю. Однако в госпитале трудились и лечились не только земляне, а потому творцы рекреационного уровня вынуждены были пойти на известные отступления от земной действительности.

Важнее всего было то, что на этом уровне сила тяжести поддерживалась в пределах половины нормальной. Половина g означала, что те, кто устал, смогут полнее отдохнуть, а те, кому некуда девать энергию, кисло подумал Конвей, смогут её растратить и поднабраться новой. Очередная волна обдала его брызгами и замочила ноги до колен. Турбуленция в бухте была естественной, но зависела от размеров, количества и энтузиазма купальщиков.

На одной из скал располагалась вереница трамплинов, соединенных между собой пробитыми в камне туннелями. Конвей взобрался на самый высокий, пятидесятифутовый трамплин, и принялся высматривать с него самку ДБДГ в белом купальнике.

Мэрчисон не было ни в ресторане на противоположном утесе, ни на отмели, ни в воде под трамплинами. Пляж во множестве усеивали крупные, крохотные, кожистые, чешуйчатые, мохнатые и прочие тела, но Конвей сразу выделял из общей массы землян-ДБДГ, поскольку они, единственные среди народов Федерации, соблюдали табу на наготу. Так что любое существо в одежде, вне зависимости от аббревиатуры, принадлежало к числу сородичей Конвея.

Внезапно он заметил белое пятно, которое окружали два зеленых и одно желтое. А вот и Мэрчисон! Сориентировавшись, Конвей поспешил вниз.

При его появлении компания вокруг Мэрчисон – двое мониторов и интерн с восемьдесят седьмого уровня – с видимой неохотой распалась.

– Привет, – поздоровался Конвей, злясь на себя за то, что голос дрожит, – извините за опоздание.

Мэрчисон взглянула на него, заслонив глаза рукой от солнца.

– Я сама только что пришла, – улыбнулась она. – Ложитесь.

Конвей улегся на песок, оперся на локоть и стал рассматривать девушку. Физические характеристики, которыми она обладала, регулярное купание в богатых ультрафиолетом лучах искусственного солнца придали её коже бронзовый оттенок, выгодно подчеркивал белый купальник. Дышала она медленно и глубоко, как тот, кто либо полностью расслабился, либо спит; грудь её вздымалась и опадала, и в такт оной двигались мысли Конвея. Он подумал вдруг, что, будь Мэрчисон телепаткой, она бы не нежилась сейчас на песочке, а бежала бы с пляжа без оглядки...