Кэролайн Черри - Черневог

«Итак, при первом впечатлении лошадь могла быть вовсе и не ошибкой. Мне нужно что-то, чтобы очистить свою голову от этих „может быть“, которые не дают мне житья с тех пор, как мы построили баню. Когда возникает беспокойство, вызванные этими многочисленными „может быть“, то беспокойство это может быть не чем иным, как желанием по отношению к тому, что еще не произошло, и когда эти желания пересекаются с тем, что в данный момент изменяется, то одному Богу известно, какой вред может причинить тот, кто так поступает. И я боюсь, что учитель Ууламетс хоть в малой мере, но сделал это. Поэтому колдуны должны быть очень осторожны с банниками. Хотя колдуны и просчитывают свои желания, и даже слишком, но их подсчеты могут быть менее достоверны из-за сомнений.

Это беспокоит меня, потому что я забыл о том, что пожелал вернуть Волка. Ведь если бы я вспомнил об этом, я непременно что-то предпринял бы, чтобы остановить это желание. И еще это означает, что и забывчивость, в конце концов, может быть частью желания. Возможно, что я должен был бы забыть это настолько, чтобы это случайно могло оказаться правдой, и в конце концов результат мог быть совсем неплохой.

Все происходит так, как оно и должно происходить, а желания лишь подстраиваются под происходящее. Никогда не следует пытаться выставлять желания, направленные против природы или времени…"

Пожелай, чтобы камень летал, как говаривал Ууламетс, и тогда остерегайся бури.

Пожелай вернуть лошадь из Воджвода… Боже мой… ведь можно лишь вообразить те ужасные обстоятельства, при которых эта лошадь могла оказаться здесь: упавший всадник с переломанной шеей, пожар в конюшне, пожар во всем Воджводе или захват города неприятелем…

Нескончаемое множество всяких «может быть», подобных этим, промелькнуло перед ним, в то время как огонь в лампе чуть вздрагивал от сквозняка, и по углам кухни метались дрожащие тени. И он подумал с внезапной дрожью о самом худшем, что беспокоило его: о том запретном для памяти, окруженном кольцом терновника месте, где лешие несли охрану, терпеливые, как сами деревья…

Что-то треснуло, и вся полка над ним опрокинулась с одного конца: книги и глиняная посуда с ужасным грохотом свалились на стол, а с него — на пол. Он отпрянул назад, лавка заскрипела, когда он пытаясь сохранить равновесие, ухватился за край стола и опрокинул лампу. Он схватил первое попавшееся, чтобы притушить огонь, со страхом пожелал, чтобы он погас, и набросил на пламя полотенце, вздрагивая всякий раз, когда остатки посуды падали и гремели, прежде чем остановиться.

Потревоженный домовой, разбуженный от сна, завозился в подвале, отчего затрещал весь дом. Саша услышал, как Петр и Ивешка вскочили с постели, и Петр позвал его, спрашивая, что случилось, и вслед за этим он тут же ощутил испуганное желание Ивешки, направленное на то, чтобы дом был цел и невредим, еще до того, как и Петр и она выбежали из комнаты.

А он видел горящим свой собственный дом. В ту пору ему было всего около пяти, но он запомнил, как соседи говорили: «Этот ребенок — колдун…"

Дверь распахнулась.

— Что случилось? — спросил Петр, вбегая на кухню. — Саша?

— Упала полка. — Все еще вздрагивая, он все-таки сообразил поднять с пола книги, принадлежавшие Ууламетсу и Черневогу.

— Колышек, на котором она держалась, должно быть ослаб, — сказал Петр, рассматривая то место на стене, где до этого висела полка, в то время как Ивешка вытирала пролившееся из лампы масло и подбирала черепки от посуды. Когда Петр заговорил, его голос долетал до Саши, словно со дна колодца: — Здесь просто была трещина, только и всего. Я как следует укреплю ее.

Саша вспомнил про книги, которые все еще держал в руках, и положил их на стол поверх своей, с самыми ужасными предчувствиями, сдавившими его сердце. Это могло быть, на самом деле могло быть то, что говорит Петр: старое дерево, старая полка, сохранившаяся еще с тех пор, когда Ууламетс строил этот дом. Это было самое приемлемое и естественное объяснение: переделка стены повлияла на прочность крепления, да и полка теперь была нагружена тремя книгами, в то время как много лет на ней стояла всего лишь одна. Даже несколько кувшинов, которые появились на полке несколько дней назад, могли быть, а скорее всего именно так, быть причиной того, что полка упала. Полки и столы, находящиеся на кухне, были, пожалуй, теми вещами, которые так никто и не трогал с самых давних пор…

Но сегодняшней ночью все казалось неестественным и важным. Сашу охватила паника. Его первым порывом было спросить у Ивешки, не чувствует ли она какого-то беспокойства, но он быстро отбросил эту мысль как можно дальше…

Потому что то, чего он опасался, было столь глупым и в то же время столь смертельно опасным, сколь глупыми и опасными были сомненья в силе окружавшего их леса удержать волшебника, который когда-то убил Ивешку.

Сомнение всегда было главным оружием Черневога.

А его книга была здесь, на столе перед Сашей, где он не хотел никогда ее видеть. Она лежала здесь, среди банок со специями и старыми рыболовными принадлежностями, пучками сухой травы и странными птичьими гнездами… эта страшная, очень опасная вещь несла в себе его воспоминания, в ней была та самая опасность, которая заставила его сердце подпрыгнуть, когда старое дерево треснуло и полка свалилась со своего места.

— Ничего страшного, — сказал он Петру и Ивешке, — отправляйтесь назад, спать.

И пожелал им приятных сновидений. Он хотел…

Но Ивешка резко остановилась на пути к двери и строго глянула на него, как ему показалось, с гневом. Определенно, она не одобряла случившееся.

«О чем ты думаешь?» — мысленно задал он ей вопрос именно таким образом, как могут сделать только колдуны, желая при этом, чтобы смысл тут же попадал в ее голову. Она нахмурилась, глядя на него.

Позже он взглянул на себя как бы со стороны и увидел мальчика, который, сгорбившись над столом, продолжает читать книгу, принадлежавшую ее отцу. Ууламетс не имел никаких добрых намерений ни к Петру, ни к Ивешке, а кроме того еще и не доверял ей…

Никакая женщина, никакая дочь, никакой мужчина или какое-нибудь иное существо не могли поладить с ним. Ууламетса всегда интересовал только его собственный путь, и если Саша обманывал себя, полагая, что Ууламетс хоть раз пожелал им добра, то только в том случае, если это совпадало с его целями.

Эта мысль мелькнула у него, когда Ивешка исчезла за дверью вслед за Петром и дверь спальни окончательно захлопнулась за ними. Он даже вздрогнул, когда она ушла.

В своих сердечных переживаниях она, разумеется, не была шестнадцатилетней девочкой. В некоторых вещах она разбиралась гораздо лучше, чем он. Ему следовало бы прислушаться к ее советам по причинам, среди которых не последним было то, что Ивешка помнила только то, что она сама видела, и была уверена, что помнит это… а это было значительно больше того, что мог сказать он.