Вадим Астанин - Земля, и всё остальное — по списку

— Я никуда не попадал, Густав. Я родился на Дельте Пангеи, мои родители с Дельты Пангеи, и их родители жили на Дельте Пангеи.

— ч'аа говорит, Гордон сам решает, что ему делать. ч’аа предупредил брата.

— Всё, инженер, хватит с меня ваших рассказов. Мне проблем хватает и без ваших фантазий. Трудный выдался денёк сегодня. Сначала меня пытались сожрать, а теперь пытаются свести с ума. Я устал, инженер, и отправляюсь спать. Не хочу больше слушать ваши нелепые фантазии.

— Ложитесь рядом с костром, — нисколько не обидевшись, посоветовал инженер. Ночи здесь холодные.

— Спасибо, — буркнул Аксель, расстилая вытащенный из рюкзака спальный мешок.

— Думаешь, он поверил? — спросил инженер, убедившись, что Аксель уснул.

ч’аа снисходительно улыбнулся. Дети любви бывают такими глупыми. Конечно, нет, не поверил. Хотя, может много позже, он поймёт, если захочет. В каждой сказке есть зерно истины… Всему свое время… и время всякой вещи под небом…

— Это ничего, — говорит инженер, укладывая под голову скатанную куртку, — зато мальчику станет приятно и мальчик успокоится…

— Подъем, новичок, пора вставать, — гаркнул инженер над ухом с такой силой, что Аксель аж подпрыгнул от неожиданности.

— Вылезайте, Аксель, мы выступаем. Оставшихся ждать не будем!

— Который сейчас час?

— Половина шестого по-местному, четыре тридцать по-стандартному. Мы опаздываем, Аксель! Собирайтесь!

— Можно, я посплю чуть-чуть…

— Можно, но без нас, — произносит инженер, бодро вытряхивая Акселя из спального мешка. — Время не ждёт, парень. Смотри, заря занялась на востоке. До фактории осталось полдня пути. Чем раньше выйдем, тем быстрее дойдём.

Аксель с трудом встаёт на ноги. Каждое движение отдаётся по всему телу тупой болью. Ему надо скатать спальный мешок, и Аксель мучительно раздумывает, как свернуть синтитоновый спальник, по-возможности не нагибаясь. Горестные размышления Гордона прерывает ч’аа. Легко нагнувшись, он подхватывает спальник, ловко скручивает и укладывает в рюкзак. Затем берет Акселя под ручку и осторожно ведёт его к костру. Инженер протягивает Акселю кружку горячего кофе, накрытую толстым ломтем хлеба с маслом и восхитительно большим куском ветчины. Глядя на шедевр кулинарного искусства, сооружённый щедрой рукой инженера, Аксель испытывает приступ зверского голода. Он впивается в бутерброд зубами, глотает, почти не пережёвывая, давится, запивает кофе, снова откусывает, ощущая на языке вкус хлебного мякиша, молочную свежесть масла и нежную лёгкость мяса. Инженер и ч’аа удивлённо смотрят на Акселя, улыбаются и весело перемигиваются. — Он распробовал на вкус медвежьего мяса, — смеётся инженер. ч’аа важно кивает в ответ.

Наскоро позавтракав, они выступают. Инженер выбирает теперь путь полёгче. Сверяясь с компасом, он отчётливо забирает вправо до тех пор, пока не выходит на хорошо утоптанную тропинку.

— Тропа старателей, — говорит инженер, оглядываясь. — Известна со времени первопоселенцев. Начинается от ручья Сайруса Венса и ведёт прямо к Трем Розам. Крепитесь, Аксель, до фактории, можно сказать, рукой подать. В ответ Аксель лишь недоверчиво хмыкает. Он усвоил главное правило таёжной жизни — расстояния здесь просто не принимаются в расчёт. Утверждая о том, что-де до интересующего вас пункта рукой подать, местный житель может иметь в виду и пять минут хода и несколько дней пути. Испытав в полной мере действие этого правила на своей шкуре, Аксель решил для себя не слишком доверять словам и обещаниям старожилов, жить своим умом и набираться терпения. Поэтому он крепче стиснул зубы и поддёрнул вверх сползший рюкзак, чтобы не слишком мешал при ходьбе. Забавно, но инженер его не обманул. Солнце едва подбиралось к зениту, когда они спустились с обрыва, поросшего высокими деревьями, напоминающими земные сосны в долину, покрытую высокой сочной травой, над которой поднимались длинные бревенчатые блокгаузы фактории, окружённые стеной, сооружённой из сизо-серых необработанных пластокерамических плит.

В серёдке огороженной территории стоял большой двухэтажный дом. На нижнем этаже находился салун, верхний был поделён на две половины. В первой устроили гостиницу, во второй располагались апартаменты хозяйки. Постояльцы поднимались в свои номера по широкой лестнице, на половину хозяйки вела узкая витая лесенка, расположенная в углу за стойкой бара. Хозяйка фактории, Невада Энн Макбрайд, унаследовала дело после смерти отца, старого Фарги Макбрайда, пришедшего в эти места с первой волной старателей. Фарги первым открыл копи Лазоревой Цепи, успев застолбить самые богатые участки. Он стал первым миллионером и первым, кому нечаянное богатство не принесло удачи.

Свой первый миллион он заработал через неделю после открытия жилы в Лазоревой Цепи. Через полгода он мог спокойно скупить половину планеты, если бы ему пришла в голову такая блажь. Фарги тратил деньги без сожаления и не считая, и сколько бы он не потратил, у него всегда оставалось вдвое больше. О нем слагались предания. Одни вполне серьёзно утверждали, что он открыл неиссякаемый источник, другие говорили, что старина Фарги заключил союз с местным дьяволом, третьи рассказывали, что секрет успеха он выведал у верховного колдуна племени мъер, для чего ему пришлось подвергнуть строптивого дикаря ужасным пыткам. Ка бы то ни было, за Фарги прочно укрепилась слава не знающего поражения счастливчика, способного извлечь выгоду из самого-пресамого дохлого и пропащего предприятия. Для новичков он был непререкаемым авторитетом, идолом, путеводной звездой, героем, достигшим заветного берега, овеществлённым символом Великой Заветной Мечты, заставляющей людей срываться с насиженных мест и устремляться в глубины пространства вслед за ветреной птицей счастья, в надежде ухватить однажды неуловимую насмешницу за хвост, для старожилов же Фарги был чем-то вроде большой занозы в заднице. Его общества искали, им восхищались, знакомством с ним гордились и его же страстно ненавидели. Его проклинали и перед ним заискивали. Ему желали одинокой смерти и мечтали выдать за него своих дочерей. Вокруг него кипели нешуточные страсти, а он жил, не обращая внимания на злобу, зависть и меркантильный интерес обывателей. Он напоминал несокрушимый утёс, с лёгкостью выдерживающий штормовые валы и оттого никто в Доусоне сначала не поверил слуху, что Фарги разорился.

Однако вскоре управляющий Нью-Доусонского отделения Транскорпоративного Всегалактического Инвестиционного Банка «Крот, Крот и Шварценкопф» подтвердил смутившую городское общество новость. Фарги стал банкротом. Тотчас все от него отвернулись. Пнуть павшего кумира не считали зазорным даже те, кто ходил прежде в лучших друзьях миллионера. Столп общества с лёгкостью был втоптан в пыль, смешан с прахом и забыт. Он стал историей и падкие до героев невежды бросились искать себе нового идола для поклонения. Жизнь Фарги была загублена, да только Фарги так не думал. Он запряг в старую повозку оставшегося верным ему мула, нагрузил на нее остатки своего имущества и отправился на запад. Доусон не вспоминал больше о Фарги Макбрайде, не вспоминал до тех пор, пока старатели, идущие к Лазоревой Цепи от побережья Маршалла и останавливающиеся по пути в Доусоне не стали рассказывать о фактории, построенной на берегу реки Олсена и о ее хозяине, Фарги Макбрайде и о трех его женщинах, жене и двух дочерях, в честь которых он, старый Фар Макбрайд назвал факторию Тремя Розами.