Джонатан Летем - Амнезия творца

– Кажется, – тихо ответил Мун. Он и сам не понимал, отчего ни разу не обмолвился о ее шерсти… нет, о волосах. Он предпочитал называть это – даже в мыслях – волосами и не знал, поправила бы его Линда, если б услышала. Он решил, что не стала бы.

– Почему? – спросила женщина. – Почему она такая?

– Такой родилась, – ответил Мун.

– Понятно, – сказала старуха. – Мистер Мун, если не трудно, скажите, что вам сегодня ночью снилось.

– Мы уже спрашивали, – уныло произнес один из мужчин. – Он не помнит.

– Позвольте, мистер Мун, я расскажу, что снилось мне. Впервые после катастрофы – не зелень. Я была в пустыне, и со мной – маленькая девочка, вроде вашей дочери. Вся в шерсти. Мы подошли к мужчине, который восседал в огромном деревянном кресле, как на самодельном троне. Мужчина был огромный, жирный, на лице – ужасная гримаса вожделения. Он ел с ножа собачьи консервы. Я еще ни разу в жизни не встречала этого человека, мистер Мун. И никто из этих джентльменов, – указала она на людей в сером, – с ним не знаком, но и они увидели его во сне. Как и все, с кем я сегодня разговаривала. Кроме вас. Но вы поступили гораздо интереснее, чем если бы просто увидели во сне этого человека или девочку. Вы привезли ее сюда. И это, на мой взгляд, весьма и весьма необычно.

Увидев на лице старухи неподдельное удовольствие, растерянный Мун подумал, что она хочет спасти его от недобрых, циничных людей в сером. Но его улыбка осталась без ответа. Он вмиг упал духом, как будто расположение этой женщины было важнее всего на свете, а он не сумел его завоевать.

– Известно ли вам мое имя? – спросила она.

– Нет.

– Странно. Неужели вам не знаком мой голос?

– Голос? Хм… нет.

Она опустила сморщенные кисти на колеса и подъехала к Муну. Он не успел заслониться – старуха протянула руку и шлепнула его по губам. Он отдернул голову и вскинул руки, но старуха уже отстранилась.

– Кто вы? – сверкнула она глазами.

– Мун, – повторил он, хотя уже слегка сомневался в этом.

– Мун, кем бы вы ни были на самом деле, я хочу, чтобы вы кое-что поняли: снами здесь ведаю я. Кто тот, жирный?

– Келлог, – ответил Мун. Не ведая, откуда взялось это имя. Оно просто сидело в голове, ждало своего часа. Если уж на то пошло, у Муна бродило в мозгу смутное подозрение, что Келлог, кем бы он ни был, в ответе за все происходящее.

– Это Келлог вас прислал?

– Нет, что вы. Я сам пришел. У меня дочка…

– Вы хотите, чтобы ее приняли в нашу школу.

– Да, – подтвердил он, чуть не плача.

– Где Келлог?

– В… другом месте. Вы не понимаете…

– А при чем тут девочка? Мне ее приход кажется символичным. А вы что скажете?

– Нет, она ни при чем.

– А Келлог, стало быть, в другом месте. В пустыне?

– Не знаю. – Мун до предела вымотался под шквалом вопросов. – Он же не мне приснился, а вам. – Произнеся эти слова, он вдруг вспомнил свой последний сон. Домик на берегу озера, деревья. Но это было бесполезно, не имело ничего общего с тем, что ее интересовало. Он выбросил из головы никчемные воспоминания.

– Значит, если я захочу передать через вас послание Келлогу, то услышу, что вы не знаете, как до него добраться? – Вновь сверкнули зеленые глаза старухи, но губы ее дрожали.

– Да.

– Я не хочу, чтобы он снова мне приснился, – с угрозой произнесла она. – Понятно?

– Я за ваши сны не отвечаю. Верните дочь и отпустите нас.

– Может быть, мы так и сделаем. – Старуха повернулась вместе с креслом к двери, и Мун явственно, почти физически ощутил, как переключается ее внимание. В голосе появилась растерянность, мысли теперь блуждали неведомо где. Человек в сером подошел и взялся за подлокотники кресла.

– Но не сейчас, – сказала она.

Ему принесли воды и бутербродов, сводили в ванную. Затем убрали поднос и поставили койку, отчего комната уподобилась тюремной камере. Когда вышел последний человек в сером, он встал и попробовал отворить дверь. Она оказалась на запоре. Он вернулся в койку и долго лежал, невидяще глядя в зеленый туман, что заполнял комнату.

Он уже вспомнил, что его зовут Хаосом. Но еще он знал, с убежденностью, которую показал на допросе, что его фамилия – Мун. Он улавливал в себе отчетливый привкус двух жизней. Оба набора воспоминаний, казалось, отступили в некую далекую точку. Вместе со смутными представлениями о жизни до катастрофы и сном о доме у озера.

Мун и Хаос сообща владели этими воспоминаниями. Точно так же, как и телом.

Впрочем, когда человек в сером привел к нему дочь, он быстро обернулся Муном. Как ни крути, у Хаоса дочери не было.

Этот человек не походил на других. Он был постарше, не столь напорист и самоуверен, и смахивал на чокнутого. Волосы были седы, а глаза казались изношенными, как будто он слишком подолгу разглядывал в зеленом мареве бесчисленные ряды крошечных буковок. Он скользнул в комнату Муна и прижал палец к губам, а следом вбежала девочка, бросилась к лежащему на койке «отцу» и обвила его руками.

Линда явно не возражала, чтобы он был Муном. Она плакала, прижимая голову к его груди, а он обнимал ее и водил рукой по волосам, и некий инстинкт заставлял его шептать: «Все хорошо, все будет хорошо». Хотя ему очень слабо в это верилось.

– Хаос, – сказала она, – давай вернемся. А то засосет.

– Линда…

– Мелинда, – поправила она. – Ну, давай, Хаос! Этот дядька нас отсюда выведет.

– Девочка вспомнит, – сказал старик, – даже если я забуду.

– Вы кто?

– Кто б я ни был, я устал, – сказал незнакомец. – У меня очень тяжелая работа, а теперь из-за тебя она еще тяжелее. Я хочу, чтобы ты ушел. Ну, пожалуйста.

Старик нервно почесал нос, а затем одарил Муна куцым подобием улыбки. Даже кивнул, словно объяснил больше, чем достаточно.

– Что я делаю не так? – спросил Мун.

– Ты ей душу травишь, вот что. У меня правда забот полон рот, ты даже не представляешь сколько. Когда ты ей делаешь больно, ты делаешь больно всем. И конечно, в конце концов тебя за это прикончат.

– Кому? Кому я делаю больно?

– Элайн, – ответил старик, не шевеля губами. – Позор, ты даже ее имени не знаешь. Да кто мог вообразить, что ты сюда пролезешь, не зная даже ее имени?!

– Старухи?

– Да, – предостерегающим тоном изрек седой. – Элайн – пожилая женщина.

Мун перевел взгляд, на свою дочь. На щеках, покрытых шелковистым и рыжим, как у лисы, мехом, блестели влажные дорожки. Он впервые за много лет видел лицо дочки, но оно вовсе не показалось ему необычным.

Он снова посмотрел на седого и попросил:

– Скажи, ты кто?

Раздался долгий свистящий вздох, исполненный, казалось, великой муки. Затем старик ответил:

– Психиатр. Ты хоть знаешь, грязное ничтожество, что это за профессия? Моя работа – оберегать Элайн от кошмаров вроде тебя. – Он снова вздохнул, на сей раз вздох перешел в самоуничижительное хихиканье. – И вот я здесь, – вымолвил он с неискренней беспечностью. – Делаю свое дело. Мун ничего на это не сказал.