Джек Вэнс - Труллион. (Аластор 2262)

«Далеко ходить, спина болит».

Глиннес указал на вертел: «Вы жарите птенцов! Ни у одной из этих птиц не было выводка. Мы охотимся только на трехлеток — но трехлеток-то вы уже всех переловили и съели, двухлеток тоже, видать, истребили, а теперь, когда вы сожрете годовалых курочек, птицы больше не останется. А здесь, на блюде? Земляные груши. Вырвали клубни с корнями, уничтожили будущий урожай! И вы говорите, что никому не мешаете? Вы изнасиловали землю, после вас она и через десять лет не восстановится! Снимайте палатки, грузите свой хлам в фургоны[13] и проваливайте!»

Ванг произнес тише прежнего: «Негоже так говорить, сквайр Хульден».

«А как еще потребовать, чтобы вы перестали разорять землю, вам не принадлежащую? — спросил Глиннес. — Невозможно выразиться вежливее и понятнее. Уезжайте».

Зашипев от досады, Ванг Дроссет порывисто отвернулся и смотрел, подбоченившись, на широкий луг. Ашмор и Харвинг теперь забавлялись поразительным упражнением, какого Глиннес, бывавший в таборах треваньев, еще не видел. Они стояли примерно в двадцати шагах один от другого и по очереди метали ножи друг другу в голову. Тот, к кому летел брошенный нож, каким-то невероятным образом успевал одним движением запустить свое лезвие, поймать подлетающее и тут же отправить его обратно.

«С треваньями полезно дружить, а ссориться вредно», — обращаясь к лугу, вкрадчиво заметил гетман.

Глиннес отозвался: «Вы, наверное, слышали поговорку: «трилль и тревань — два сапога пара, но только к востоку от Занзамара»?»[14]

Ванг пожаловался с притворной почтительностью: «Мы вовсе не такие вредители, как сказывают! С нами и жизнь на острове будет приятнее! Как вы с друзьями изволите повеселиться, мы тут как тут, на скрипках и рожках сыграем, танец с ножами спляшем...» Гетман щелкнул пальцами, и два его сына принялись прыгать и вертеться, описывая ножами сверкающие дуги.

Случайно — в шутку или преднамеренно — в голову Глиннеса с убийственной точностью полетел нож. Ванг Дроссет что-то каркнул, то ли предупреждая, то ли злорадствуя. Глиннес ожидал подвоха, чего-нибудь в этом роде. Он вовремя нагнулся — нож вонзился в мишень за его спиной. Глиннес выхватил пистолет, выплюнувший струю голубой плазмы. Конец вертела испарился, птицы упали на пылающие угли.

Из палатки вихрем выскочила девчонка Дюиссана с широко раскрытыми глазами, гневно сверкавшими, как сполохи плазмы. Схватившись за вертел, она обожгла руку, но тут же подобрала палку и выкатила горящих цыплят из костра на влажную землю, при этом непрерывно ругаясь и осыпая проклятиями виновника: «Подлый ты уруш[15], спалил-таки обед! Чтоб у тебя борода на языке выросла! Сам небось набил кишки — чтоб тебе, обжоре, брюхо желчным духом вспучило! Давай вали отсюда, пока порчу не напустила, фаншер ходульный! Все мы про вас знаем, не бойся! Спагин[16] проклятый, хуже брата своего похабника дохлого — а таких, как он, курощупов, в аду с огнем не сыщешь...»

Гетман поднял сжатую в кулак руку. Девчонка заткнулась и принялась с ожесточением чистить то, что осталось от цыплят. Ванг Дроссет повернулся к Глиннесу с жестокой усмешкой: «Нехорошо, сквайр, нехорошо! Вас трюки с ножами не забавляют?»

«Предпочитаю другие развлечения», — ответил Глиннес, вынимая нож из протеума. Выдернув финку кочевников из мишени, он отрубил стальное лезвие от рукоятки небрежным движением кисти, как кусок сыра. Дроссеты напряглись, внимательно следя за Глиннесом, но тот вложил диковинное оружие в ножны.

«Общинный выгон — в двух километрах по Ильфийской протоке, — сказал Глиннес. — Ставьте там свои палатки, никто не будет возражать».

«Мы с того выгона только переехали! — рассвирепела Дюиссана. — Спагин Шайра нас сюда позвал, чего тебе еще надо?»

Глиннес не мог найти объяснения щедрости Шайры: «Я думал, вы — приятели Глэя, ведь это с вами он кочевал?»

Гетман снова подал знак. Повернувшись на каблуках, Дюиссана отнесла цыплят к столу.

«Завтра мы уйдем своим путем, — заунывно-зловеще провозгласил Ванг Дроссет. — На нас лежит проклятие забвенны»[17].

Ашмор сплюнул в грязь: «А на нем — проклятье фаншерады. Смотри-ка ты, он слишком хорош для таких, как мы!»

«Тем лучше для нас», — еле слышно откликнулся Харвинг.

Фаншерада? Слово ничего не значило для Глиннеса, но он не собирался просить разъяснений у Дроссетов. Коротко попрощавшись, он направился домой по широкому лугу. Его провожали шесть пар ненавидящих золотистых глаз. Отойдя достаточно далеко, чтобы в него нельзя было попасть ножом, Глиннес почувствовал облегчение.

Глава 5

Авнесс: так называют в Низинах светло-бледный предрассветный час, печальный и тихий, когда все цвета мира словно растворяются, и в пейзаже не остается никакой глубины, кроме намека на перспективу в тускнеющих с расстоянием задних планах расплывчатых далей. Утро — авнесс и рассвет — не согласуется с темпераментом триллей, не склонных к меланхолической мечтательности.

Глиннес вернулся в опустевший дом — и Глэй, и Маруча уехали. Его охватила мрачная подавленность. Выйдя на веранду и глядя на палатки Дроссетов, он почти поддался вздорному желанию пригласить их на прощальный ужин. В частности, его интересовала Дюиссана — бесспорно обворожительное создание, несмотря на отвратительный нрав и прочее. Глиннес представил себе Дюиссану в благосклонном расположении духа... Ее присутствие оживило бы любую обстановку... Абсурдная мысль! Одно подозрение побудило бы Ванга Дроссета вырвать заживо сердце соблазнителя.

Глиннес зашел в дом, налил себе немного вина. Открыв кухонный шкаф, он изучил его скудное содержимое. Как удручающе отличалась открывшееся его глазам запустение от щедрого изобилия, царившего в старые добрые времена!

Послышалось шипение рассекаемой килем воды. Шагнув на веранду, Глиннес наблюдал за подплывающей лодкой, ожидая увидеть Маручу. Но в лодке стоял узкоплечий длиннорукий субъект с острыми локтями, в темно-коричневом с синим вельветовом костюме популярного среди аристократов покроя. Редкие пряди каштановых волос свисали почти до плеч, взгляд исподлобья и насмешливо кривящийся рот выдавали, вопреки беззлобной вкрадчивости лица, склонность к бесовским проказам. Глиннес узнал старого знакомого, ментора Джанно Акадия. У разговорчивого и остроумного, временами язвительного и даже не чуждавшегося злословия Акадия всегда были наготове эпиграмма, сплетня или философское изречение, что впечатляло многих, но раздражало покойного Джута Хульдена.