Святослав Логинов - Замошье

Возвратилось солнце, стаял снег. Полезли из земли лопухи и иван-чай. Начал зарастать огород, закрапивело вдоль стен, бревна снова засырели. Тих вышел из дому, перекинулся ежом. Лучше в лесу сгинуть, ящере на обед попасть, чем смотреть, как все рушится.

По дорожке раздались шаги, из-за поворота показались люди. Впереди, размахивая руками, бежала Дашка, за ней с двумя рюкзаками - один на груди, другой на спине - шел ее отец. Мать приотстала, но Тих понимал, что придет и она. Дачники вернулись.

- Хо-хо! - воскликнул мужчина, ломясь прямиком через высокую траву. Стоит хибара! Из снарядных ящиков сколочена, а стоит, ничего ей не делается!

"Как же, не делается... - подумал Тих. - Полный подпол плесени."

Секунду Тих колебался, потом юркнул в щель между жердями, а оттуда сквозь сырую стену домой.

Один за другим пошли дни почти нормальной жизни, только теперь Тих все время помнил, что это ненадолго, и скоро дом опять опустеет.

Однажды Тих сидел в закутке и от нечего делать перебирал наломанные из ветхих жердочек поленья, чтобы сухими были, когда понадобятся, как вдруг услышал крик:

- Ежик! - кричала Дашка. - Папа, смотри, наш Белый Коготь бежит!

Во дворе послышалась возня, потом мужской голос произнес:

- Нет, это другой, наш не такой.

- Давай его с Белым Когтем познакомим? Вдруг это ежиха, тогда у них семья будет.

Тих невесело усмехнулся: ну вот, теперь его собираются женить на ежихе.

Пленника поднесли к лазу, и он, спасаясь от жадных человеческих рук, сразу протиснулся в закут. Это был не еж, а кто-то из своих. Тих долго смотрел на гостя, пока, наконец, признал. Перед ним был старый приятель и сосед Шир. Толстяк Шир исхудавший и облезлый, со слезящимися глазами, несчастный и больной.

Тих заволновался, всплеснул руками, побежал в дом, принес горстку гречневой каши и теплого чаю, даже варенья в банке зачерпнул, чего прежде себе не позволял. Уложил Шира поудобнее, в головах взбил жомку сухого клевера. Шир смотрел благодарно, из глаз текли слезы.

- Как же тебя так? - причитал Тих. - Неужто в городе?

- В городе, Тихушка, - зашептал Шир. - Страшно там. Жилья нет, домища каменные, огромные; стены мертвые - не пройти. Люди не живут, а только бестолковятся. Ты, Тихушка, не поверишь, мне там, чтобы прокормиться, в поганую крысу приходилось перекидываться. Только крысам там и вольготно. А у тебя тут славно.

Тих вздохнул и не стал ничего рассказывать.

Понемногу Шир выправился и остался жить при Тихе. В дом не заходил нельзя в чужой, разве что раз в год, в гости. Тих тоже все больше сидел в закуте среди дров. Иногда целый день жили ежами, забывая принять свой облик.

Зашел в гости Топ. Строго осмотрел их житье, сказал недовольно:

- Скудно живете и позорно. Где это видано, чтобы в доме два хозяина были?

- Тих хозяин, Тих, - заторопился Шир. - А я так, рядом живу, ни во что не мешаюсь.

- Почему своего дома не заводишь? - допрашивал Топ. - Даже в войну такого непорядка не случалось...

- Его дом давно на дрова свезен, - вступился Тих, - а новых не строят. Вспомни, в войну-то в деревне изб поболе оставалось.

- Все одно, - не унимался Топ, - одичали совсем, вид потеряли, старые обычаи похерили. Это вас дачники спортили - у них порядка нет, и у вас тоже.

Топ ушел сердитый, не попрощавшись.

- Ему легко нас строжить, - сказал Тих, - а вот погоди, помрет бабка Настя, Леночка со своим мужиком дом заграбастают и так дело повернут похуже любого дачника. Наши еще ничего, хоть лето живут.

Сказал и загрустил. Знал, что лету обозначился конец. И как в воду глядел: через день дом опустел. Начиналась осень, дачники улетели.

Шир уже вовсе жил ежом, даже спал свернувшись клубком, выставив иглы. Тих слонялся по дому, жалобно бормотал, словно убытки подсчитывал. Главного опять не сделали - не подрубили нижний венец. Холодильник зато привезли, стоит белый, чужой, с распахнутой дверцей. Странные люди... Если им дом на три года нужен, зачем холодильник везли? А ежели надолго, то чего тогда ждут? Пока дом завалится? Не хозяева они, ей богу, и жалеть о них не стоит. Одно слово - дачники. Скорей бы снова лето, скорее бы возвращались...

ИЗБА С КРАЮ

Если очень долго ждать, то всякая мечта, порой и ненужная уже, все-таки сбудется. А он с детства хотел нужного. Никому не говорил, но хорошо для себя решил, что вырастет и будет хозяином в своем доме, без чужого окрика и приказа. Сам большой, сам маленький. С того голозадого детства представлялась картина: рубленный пятистенный дом, перед окнами цветы и скамейка. Перед каждым домом есть скамейка, на которую выбираются вечерами отдыхать хозяева. Иной раз сходят в гости, посидеть на соседской скамье, но чаще на своей.

Эта картина, словно взятая из цветного журнала: распахнутые окошки с белыми занавесками, мясистые георгины, а в самом центре - скамейка, не оставляла его никогда. И вот, есть свой дом. Такой как надо: пятистенка, крытая почерневшей от дождя дранкой. Крепкий дом, сто лет простоит. Бревна без гнилинки. Только двор, срубленный позже из всяких остатков, завалился и просел.

Василий вошел внутрь дома. Дверь открывать не пришлось, ее давно сняли с петель и унесли хозяйственные соседи. Не мудрено: три года изба пустует. Осмотрел две комнаты, заваленные всяким мусором, кухню с полуразобранной на кирпич плитой и еще целой печью. Через распахнутый лаз заглянул в подпол, нервно поежился и пошел на улицу.

Перед окнами цвел задичавший куст черемухи.

Василий выдрал из стены завалившегося двора толстенное бревно и взялся за пилу. Отрезанные столбы он глубоко вкопал в землю, покрыл сверху пудовой доской - осиновый самопил в полтора вершка толщиной. Скамья получилась слишком высокой, но это не смутило его - врастет. Распахнул рамы с выбитыми стеклами и сел на скамью. Сидел прямо, положив руки на колени, строго глядел в поле. Сразу за окнами начиналось поле, изба была крайней в деревне.

Через десять минут встал, закрыл дверной проем крест-на крест двумя жердинами и пошел в правление ночевать.

Конечно, не все время без перерыва Василий вздыхал о доме и скамье среди цветов. Были и другие дела, поважнее. А по настоящему душа заболела о том, когда надолго укатали Васю туда, где холодно и несвободно. До сих пор он не мог взять в толк, как это произошло.

Жил он в Андреево с матерью и тетей Дусей (отец тогда уже ушел из семьи), а работал на тракторе. Без трактора в деревне никуда: ни дров привезти, ни за керосином для матери скатать. Халтурил для соседских старух - за маленькую. И в совхозе зарабатывал прилично. Словом, хорошо жил. Но только двадцатипятилетнему парню этого мало, и Василий частенько "скучал". Вечером, отработав полный день, снова без всякой надобности заводил свой ДТ и отправлялся гулять. Бывало, что и совсем тверезый гулял. Колесил лугами за деревней, вламывался в березняк и пер прямиком, глядя, как падают перед машиной надломленные деревца. И в конце концов доездился.