Циклы "Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

Нет, Пат – человек совершенно здоровый и потому пригодный для использования на любой работе. Мысль о его лунатизме подержим пока в резерве…

Я приблизился к стеклянной двери настолько, что третий глаз сам запросился в работу. Коридор оставался пустым и безмолвным; только если основательно настроить свой слух, можно было уловить фоновый шелест, доносившийся, казалось, со всех сторон: то было дыхание спящих за каждой дверью людей, иногда даже с легким похрапыванием. Пока что с этой стороны никакой угрозы не возникало. Ну а что там, за стеклом? Туманно… нужно больше четкости… Легкое ощущение боли позади лобной кости: третий глаз немного отвык от серьезной работы – ничего не поделаешь, придется повторять пройденное. Ну, еще чуть-чуть… Стоп! Теперь хорошо.

25. Ночные разговоры

Нет, эта дверь вела, похоже, не к выходу из дома, и за нею помещалась вовсе не дежурка. Небольшая – метров пять на пять – комната, обстановкой своею наводившая на мысли о баре или в этом роде: вдоль стены, что была справа от двери, располагалась стойка, за которой, как и полагалось, виднелись зеркальные полки с неплохим ассортиментом бутылок. Похоже (мелькнула у меня мысль), что сухой закон тут и вправду применения не находит и места для приема внутрь разных напитков действительно существуют. Не только обладающих крепостью: стойка была оснащена еще и кофеваркой явно астрейского происхождения (в мире Астреи умеют готовить такой кофе, каким тебя не угостят больше нигде в населенной Галактике), рядом с кофейной механикой – пузатый сосуд родного, теллурского происхождения, с крышкой и краником, разве что без трубы; в таком на Теллуре принято кипятить воду для чая; и, наконец, триаду замыкал высокий и узкий сосуд, очертаниями напоминавший (всякому, кто хоть раз видел это древнее теллурианское сооружение) некую башню, названную именем ее конструктора и строителя. В наше время это название вспомнит один, может быть, из тысячи граждан Федерации, а может, и из миллиона; зато каждый второй уверенно скажет, что это – чуфан, сосуд для приготовления бодрящего напитка чуфы, давно уже ставшего популярным во всей Федерации, хотя родиной его является далекая Инара. Чего за стойкой не было, так это бармена; тем не менее один из шести столиков, умещавшихся здесь, был занят: за ним сидели, как оказалось, не двое – тех самых, чьи тени падали на стену напротив моей двери и чей разговор я смог услышать – хотя и не различал отдельных слов. Не двое, а трое; просто третий до сих пор помалкивал, а тень от его хилой фигуры из коридора не просматривалась.

Сейчас самое время прислушаться. Хотя и оставалось его не более пятнадцати минут – ну, от силы восемнадцать, чтобы успеть вернуться в свою, третью отсюда спальню и занять законное место Пата Пахтора под одеялом. Так о чем это они там? Что не дает людям спокойно спать в разгар ночи? И каким людям? Свежим иммигрантам вроде Пата? Или?..

Скорее – или. Сейчас разглядим их получше. Переместим точку зрения, чтобы видеть двоих сбоку, в профиль, а третьего, молчуна, – анфас. Итак: нет, это не вновь прибывшие. Об этом говорит, во-первых, возраст: все уже где-то на середине своего жизненного пути, разброс между ними – лет пять от силы, а в таком возрасте уже не вербуют. Хотя могут пригласить на работу по персональному контракту, если ты того заслуживаешь, но тогда и привезут не в толпе. Во-вторых, – их лица: на них так и написано то, что где-то называют интеллигентностью, а в других местах – яйцеголовостью: знания, ум и умение применять то и другое для выполнения поставленной – самим собою или другими – задачи. В-третьих – одежда: вряд ли завербованные иммигранты привозят такой гардероб в своих сундучках и сидорах. В четвертых – едва уловимая даже отсюда, но несомненно существующая в этом пространстве музыка – запись, конечно: люди, которых сюда привезли, вряд ли стали бы терпеть, даже в качестве фона, вторую часть семнадцатой симфонии Изота «Верди, голос вечности», они – Пат Пахтор в том числе – поставили бы «Моя рыбка утонула как-то раз» или, в лучшем случае, «Лишь дураки не знают – я лучше всех на свете, Кретина Обругайте!..» И, наконец, в-пятых – тема их разговора, который я могу, наконец, слышать слово за словом, отстроившись от ночного фона:

– …Не будем спорить, шеф-монтер, на самом деле тут вообще нет предмета для дискуссии. Я не могу использовать все те аргументы, какими обладаю, просто потому, что еще не имею на это права. Порядки тебе известны не хуже моего: когда возникает серьезная информация – ее докладывают сперва Элюру, потом, если он сочтет нужным, – на дирекции, и только после этого информация становится достоянием Узкого круга. Но, Эрб, ты меня знаешь не первый день и не первый год, я, говоря словами классика, гипотез не измышляю и говорю что-то лишь тогда, когда совершенно в этом уверен. Ты знаешь, что мне можно верить на слово. И я просто хочу тебя предупредить: положение – вот Астин подтвердит – даже серьезнее, чем можно было заключить после того собеседования наверху. И тебе вскоре придется пересматривать свои планы и графики.

– Я не говорил, что не верю тебе. Но согласись, Тазон, в таких случаях решает не вера, а твердое знание. Я тебе верю – в чем? В том, что ты искренне убежден в правильности своих предположений, хотя и отказываешься конкретизировать их содержание…

– Я только что объяснил тебе, почему не могу.

– И тем не менее это пока – лишь на уровне слов. А ты хочешь, чтобы я сделал нечто куда более страшное, чем то разглашение информации, какого ты не допускаешь для себя: ты просишь, чтобы я, ни более ни менее, снял людей с монтажа Второго метаморфа, с выполнения официально поставленной передо мною задачи – и бросил их на создание какой-то… прости, какой-то утопии, вот именно, которой нет ни в одном плане, о которой никогда нигде не говорилось вообще ни слова, смысл которой совершенно непонятен, – да ты представляешь, что произойдет, как только это станет известно? А ждать не придется – уже через десять, от силы пятнадцать минут сверху меня