Юрий Антропов - Самосожжение

«А любовь?» — спросил Геофил, или просто Гео.

«Любовь есть одна из категорий духовности!» — сказала Алиса.

«Yes, of course! — кивнул Гейдрих. — В молодости я и сам, признаться, увлекался марксистской философией истории с ее специфическим вниманием к отношению между индивидом и человечеством…»

«Но Кант Иммануил, не говоря уже про Гегеля…»

«Про Гей Геля?» — сострил Георгий, все еще рядом крутившийся.

«Про Ге-ге-ля! Георга Вильгельма Фридриха, разумеется… Кант, стало быть, вообще не принимал во внимание судьбу отдельного индивида при рассмотрении проблем войны и мира в истории человечества».

«Но позвольте! А его первая статья договора о вечном мире в трактате «К вечному миру»?! Там же четко сказано: «Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским». Кант считал, что не может быть мира между деспотическим, неправовым государством и республиканским».

Ну и так далее.

Страсти не на шутку разгорелись. Хорошо еще, что под гору шли, а то сбили бы себе дыхание.

Гей надеялся теперь, что когда он вернется в Москву и расскажет об этом эпизоде рецензенту Диане, читавшей первый вариант рукописи «Homo prekatastrofilis», то Диана снимет свой первый вопрос-замечание, вопрос-пожелание, который звучал, выглядел, был напечатан черным по белому так:

Необходима философия мира, не только житейская, обоснование возможности длительного мира, мира вообще как нормы существования общества с разными социальными устройствами — через человека, индивидуальность, homo, — тогда тема укрупнится и перестанет давить кошмаром.

Гей очень хотел, чтобы тема укрупнилась и перестала давить кошмаром!

Философия мира, как он считал, была выведена теперь именно через человека, homo sapiens, каковым он был сам, разве это не так?

В Братиславе, на холме возле Града, остановив машину, Алина сказала:

— Из полога чукчей все же есть шанс, хотя бы один из тысяч, перебраться в такой домик… — И кивнула на особняк, стоявший над Фиалковой долиной с видом на Дунай.

Гея удивило, что двери были не заперты.

Впрочем, она и машину оставляла с ключом в замке зажигания.

Все нараспашку. Но где-то в комнатах были ее дети. Старший, студент художественного училища, и младший, ученик музыкальной школы. Видимо, к ним-то Алина и поднялась наверх, оставив Гея в холле.

И быстро спустилась.

Гей не успел даже оглядеться.

— Дети живы-здоровы, — сказала она, улыбнувшись, — пока все в порядке, жизнь продолжается… — И она тут же перестала улыбаться, вероятно, вспомнив сцену ядерной бомбежки, которую они пережили на Рысы.

Он вошел следом за нею в гостиную.

И тотчас увидел нечто такое, что видел не раз и не два там, в Лунинске…

На малахитовых ножках покоилась большая, из оникса, матово-молочная столешница, разделенная на шестьдесят четыре квадрата, которые, как и фигуры — каждая величиной с бутылку, были сделаны из камня. Белый мрамор, черный лабрадорит…

Лобное место Бээна.

Все же дал о себе знать!

То-то Гею мнилось в Татрах, что с часу на час он встретит Бээна…

Гей остолбенел у входа в гостиную.

Алина, проследив за его неподвижным взглядом, усмехнулась:

— Подарок моего отца… — И быстро добавила: — А ему подарили этот стол где-то в Сибири…

Было самое время спросить напрямую, как дела ее папаши, однако теперь Гею страшно стало представить себе, что Алина и впрямь являлась дочерью Бээна. Значит, маску с нее на Рысы не сняли?

Гей ближе к столу подошел, как бы время выгадывая, но Алина рукой указала на середину гостиной:

— Встаньте сюда!

Сказала — как приказала.

Он молча повиновался, сделал вперед ровно три шага, вскинул голову и увидел в простенке портрет…

— Но ведь это же Бээн! — воскликнул он в испуге.

— Да, мой отец большой начальник, — сказала Алина как ни в чем не бывало и опять поспешно добавила: — Подойдите ближе, ближе!

— Его видно отовсюду… — буркнул Гей.

Он прищурился на портрет.

Портрет был в рост. На бордовой стене. Где, кроме портрета, ничего больше не было. Масло. Холст. Багет. Но это были для Гея второстепенные детали. Он лишь для того и отметил их сейчас, чтобы справиться с волнением. Чтобы проверить себя, что все это явь, не сон, не розыгрыш.

Какой там, к черту, розыгрыш!

Глаза несколько сонные и как бы обращенные в себя… мешки под глазами, чуть обрюзглые щеки, мясистые губы, которые, если вглядеться, были пригнаны друг к другу, как пара кирпичей… прядь волос, свисавшая на не очень высокий квадратный лоб.

Что еще можно добавить к этому?

Бээн куда-то в сторону смотрит.

Как там, на Гонной Дороге, в Лунинске.

Может, на Комбинат показывает или еще куда.

Гей не помнит, куда Бээн показывал в тот раз, когда они фотографировались — там, на Гонной Дороге, в Лунинске, во время Всесоюзного совещания металлургов.

Кстати, за фигурой Бээна, как на портретах мастеров Возрождения, была отчетливо видна местность. Среда обитания. Модус вивенди, или как там это называется.

С городского холма, на котором тогда снимал их для краеведческого музея Коля Глянцевый, открывалась роскошная перспектива.

Бээн любил перспективу…

Дальним фоном была гора Ивановский кряж с белым абрисом вождя на пологой вершине.

По предгорью вилась легендарная Гонная Дорога.

Потом шла окраина Лунинска. Новая Гавань и трубы Комбината. Индустриальная мощь Сибири.

А на переднем плане стоял Бээн…

Копирайт. Коля Глянцевый.

— Эй, вы где? — Алина тронула его за рукав.

— Я вспоминал, есть ли эта фотография, — Гей кивнул на портрет, — в Красной Папке.

— Этого не может быть! Такой фотографии нет вообще.

— Такая фотография, есть. В музее Лунинска.

— Да, но… этот портрет папы делал маститый художник с натуры!

— Насколько я знаю, маститый художник на Гонной Дороге не бывал… Разве что видел ее с высоты, пролетая в Индию…

Алина озадаченно примолкла, но потом воскликнула:

— При чем здесь Гонная Дорога и что это вообще такое?!

— А вы и не знаете? — съязвил Гей.

— Господи! Да я всю свою жизнь прожила за границей, училась, стажировалась, потом вышла за иностранца, за другого, за третьего… — Она усмехнулась, как бы выражая этой своей усмешкой печаль, а может, и сожаление о прожитой жизни, которую, как и всякой женщине, теперь ей хотелось бы прожить совсем иначе, такие дела. — И нигде, ни в одной стране, — сказала она твердо, — не встречалось мне такое странное название местности, или же что это такое, что за понятие?