Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

– Как надо жить. Это когда мы летели в Минводы, ты сказала…

– Совершенно не помню. – Галя быстро-быстро мотает головой, и что-то есть лукаво-озорное в этом ее движении. – Никогда об этом не задумывалась, я просто живу как живется.

– Действительно, совсем просто… Но ведь, например, и эта чинара живет как живется. И кузнечики, которые стрекочут с утра до вечера… Но человек-то не кузнечик. Хотя, конечно, он кузнец своего счастья.

Галя смеется:

– Человек – кузнечик своего счастья!

– Тебе лишь бы похохотать. – Круглов допивает кофе и комкает стаканчик, оглядывается, куда бы выбросить.

– Дай сюда. – Галя забирает у него стаканчик и сует в сумку. – Наверное, ты прав: я произвожу впечатление безмозглой хохотушки. Но если б ты знал, дядя Юра, как часто я плачу, когда одна…

– Ты плачешь? Вот новость. Мне казалось, что в свободное от работы время ты бегаешь на свидания с молодыми людьми.

– Молодые люди! – Она делает гримаску. – Мне, дядя Юра, они что-то не нравятся.

– Как это?

– Не нравятся. – Галя внезапно погрустнела. – Как мне хотелось повторить судьбу моих родителей – они нашли друг друга раз и навсегда. Увы… не встречается что-то мой суженый… Мне просто неинтересно со сверстниками. Даже если и попадется непьющий и неглупый… ну мой бывший муж, например… то здесь, – она прикладывает палец к груди, – у него пусто. Он не может толком объясниться в любви… да и вообще не знает, что это такое – любовь.

– А ты знаешь?

Галя смотрит на него долгим взглядом.

– Ах, дядя Юра, – говорит, вздохнув. – Ты очень хороший… добрый, надежный… Но почему ты такой ненаблюдательный?

– А что я должен наблюдать?

– Как же это ты спрашиваешь, знаю ли я, что такое любовь, если… если я люблю тебя…

Медленно продвигается Игорь по узкому карнизу. Он старается не смотреть на море, синеющее глубоко внизу, под обрывом. Осторожно ступает, прижимаясь левым плечом к скале, перешагивает через кусты ежевики, тут и там стелющиеся по карнизу. Он видит примятый кустик и останавливается, чтобы разглядеть его. Ага, вот свежераздавленные ягоды. Ну, значит, точно: дядя Георгий недавно здесь прошел!

Да, он недалеко. Наверное, вон за тем выступом, за которым сразу открывается вид на пляжи Халцедоновой бухты. Ну, вперед! Еще десятка два метров…

Дикий грохот и вой возникают так внезапно, что Игорь вскрикивает. Конечно, он знает, что это электричка. Перелетев по стальному мосту через ущелье, она мчится по дороге, прорубленной в скалах, выше карниза, прямо над головой мальчика. И хотя Игорь знает, что отсюда электричку не увидит, он невольно задирает голову – в тот же миг его правая нога встречает пустоту.

Его руки отчаянно цепляются за карниз, скользят по гладкому камню… Куст!.. Обеими руками вцепившись в колючий куст, царапающий живот, Игорь повисает над обрывом, тщетно пытаясь нащупать ногами опору.

– Вот такие дела, дружок. По правде, я был в полной растерянности. Хоть садись в самолет и улетай восвояси. Да, наверное, так и надо было… Не смог… Не дай тебе бог когда-нибудь испытать ужас одиночества на старости лет. Но, видишь ли… ведь старости-то не было – ни хворей, ни слабости, ни этих маразматических нелепостей, которые омрачают жизнь ближним… да и ближних у меня не осталось после Любиной смерти.

Ты скажешь: а Штейнберг? Разве не связывала нас старинная прочная дружба? Конечно, он был самым близким мне человеком. Но во-первых: как ни прекрасна сама по себе мужская дружба, она не спасает одинокого от одиночества. Нужна женщина. Тебе этого пока не понять. Но это так. И во-вторых: со Штейнбергом произошла перемена. Горы, что ли, так действуют? Он совершенно потерял интерес к делу нашей жизни. К тому, что мы сделали с собой. Он читал только книги по философии и ботанике, какие удавалось достать в Нальчике или выписать из Москвы, а интересовал его только сад. Семена, растения, плоды…

Да, наверное, горы мощно воздействуют на человека, на его мышление и психику. Вздыбленный мир, каменные, покрытые вечным снегом зубцы – когда это у тебя всегда перед глазами, ты, должно быть, воспринимаешь жизнь с ее неизбежными превратностями не так, как в суете и толкотне большого города…

Красный «Запорожец» несется по грунтовой дороге, лавируя меж колдобин. Пролетают слева белостенные красноверхие домики в садах, строения птицефабрики, склады какие-то. А справа холмы, рощи, и все устремляется вверх, вверх, земля словно стремится стать дыбом, начинается зеленое предгорье, нагромождения скал у обочины, а дальше – могучая незыблемость главного хребта.

– Учти, – говорит Штейнберг, ведущий машину, – мы едем без предупреждения, Юсуф может оказаться в дурном расположении духа, и тогда он будет помалкивать.

– Я думал, у вас, жителей гор, не бывает таких низменных явлений, как дурное настроение, – говорит Круглов.

– Ошибаешься. Жизнь всюду нелегкая. Просто мы, жители гор, спокойнее относимся к ее… ну, скажем, к ее пинкам.

– Вы, жители гор, молодцы, – кивает Круглов. – У вас крепкие задницы.

Подъехав к зеленым воротам в каменной ограде, они выходят из машины. Во дворе их встречает басовитым лаем мохнатая кавказская овчарка, впрочем, тут же она узнает Штейнберга и приветственно машет хвостом, а Круглова – для порядка – обнюхивает.

– Марьям-ханум, вы помните моего друга? – спрашивает Штейнберг вышедшую на веранду старую женщину в низко повязанном платке.

Она, улыбаясь, смотрит на Круглова слезящимися глазами и мелко кивает – непонятно, узнала или нет. Она говорит:

– Иди дом. Юсуф футбол смотрит.

Сняв туфли, они входят в темноватую комнату. Стены тут сплошь увешаны фотокарточками и картинками, вырезанными из журналов. Мерцает экран телевизора, там бегают с мячом. Два старика сидят перед телевизором на табуретках, смотрят, переживают.

– Ай! – восклицает один, носатый, в бараньей папахе, клетчатой ковбойке и джинсах, заправленных в толстые шерстяные носки. – Зачем не бьешь, ворота совсем пустой!

– Где пустой, где пустой, – волнуется второй старик, подслеповатый, с длинной седой бородой. – Там вратарь стоит, защит стоит.

– Тебе, Бетал, глаза не там смотрят. Где защит? – Старик в папахе оглядывается на вошедших. – А, Лоня, издравствуй.

– Юсуф, ты помнишь моего друга? – Штейнберг подводит к нему Круглова. – Лет двадцать назад он был у нас в Гаджинке…

– Зачем не помню? Я бахча работал, он велисапед приезжал.

– Да, верно, – улыбается Круглов. – Здравствуйте, Юсуф-ага.

– Садись, смотри. Счет плохой, два – один польза тибилисский «Динамо».

– Юсуф почему-то болеет за «Пахтакор», – говорит Штейнберг, усаживаясь у стены на диван.