Валерий Заворотный - Кухтик, или История одной аномалии

Клоун несколько раз попытался обскакать Толстолобика, объявляя, что тоже не против поделения, но сделает это лучше и быстрее, чем тот. Однако соревноваться с партией, которую - явно или тайно - поддерживали бывшие Местные Начальники, снова получавшие власть там, где жителям приходилось туго, он, конечно, не мог. Туго же было везде. А потому партия Толстолобика собирала под свои знамена все больше людей.

Тогда Клоун стал заигрывать с Толстолобиком, намекнув ему как-то, что неплохо бы объединить усилия. (При условии, конечно, что он, Клоун, получит в новом Мыслище достаточно мест.) Но Толстолобику такой союзник был теперь на фиг нужен. Связывать свой образ с надоевшим всем шутом он не собирался.

Клоун попытался примазаться к Колобку, заявив, что всю жизнь боролся с партией Толстолобика и исповедовал демократию. Но тот с ним даже разговаривать не стал, хотя у самого дела шли из рук вон плохо. Все его заумные дружки-демократы раскололись на мелкие группки, спорили друг с дружкой до хрипоты, с каждым днем теряя сторонников, и без того немногочисленных.

Лежа на диване, Клоун глядел в потолок и мысленно материл всех подряд. Что делать, он не знал. Ходили сплетни, будто и Большая Елка надумал организовать какую-то свою партию. Толком о ней никто ничего не слышал, но Клоун чувствовал, что президент может наконец очнуться от спячки и подложить ему ещё одну свинью.

- И ты, пень еловый, на мою голову, - страдальческим голосом произнес он...

* * *

Большая Елка сидел, глубоко задумавшись. Приближались выборы в Мыслище. Он понимал, что ничего хорошего они ему не сулят. Жители мучились от тягот либерзации, терпение их истощалось, и позиции противников Елки крепли. Сколько раз за прошедшие два года он ловил себя на мысли, что взялся за неподъемное дело. Сколько раз у него опускались руки. Сколько раз хотелось все бросить, сдаться и отступить. Но сдаваться и отступать он не умел. Картина огромной, запруженной народом площади, посреди которой на грозном танке стоял он - Президент Центральной провинции, каждый раз возникала перед глазами в минуты отчаяния. Понадеявшись на него, жители год за годом терпели все выпавшие на их долю лишения. Ворчали, митинговали, проклинали его, но терпели. Порой Елка сам изумлялся, насколько терпеливый народ попался ему. Конечно, за долгую историю провинции им приходилось выдерживать и не такое. Было и истребление, в которое втянул их Автор Идеи, была и большая война, было безумное сеяние злаков. Было все. Любой другой народ в любом другом месте давно бы вымер или поголовно сошел с ума. А его народ терпел. Терпел и умудрялся выжить. Правда, понять нынешние идеи либерзации жителям было, может, ещё труднее, чем поверить в простую идею отнятия и поделения. Хотя идея эта всегда оборачивалась только отнятием и ничем другим обернуться не могла.

Борьба за либерзацию выматывала не только жителей. Елка чувствовал, как сам зверски измочалился. Хоровод соратников и советников, министров и замминистров, помощников и прислужников кружился вокруг, постоянно разрастаясь. Кипучая бездеятельность их во всем, что не касалось собственных интересов, давно уже ни для кого не была секретом. При этом каждый тянул одеяло в свою сторону. Даже мелкие клерки. Казалось, никто из них давно уже не обслуживает никого, кроме самого себя.

А тем временем враги Большой Елки пользовались каждой его промашкой. Благо промашек он совершал немало. Те же чиновники, что ни говори, плодились и множились при его молчаливом согласии. Иногда, выходя из оцепенения, Елка вознамеривался разогнать половину из них, к чертовой матери. Он писал грозные указы, повелевал разобраться с бездельниками и с преступниками (хотя порой уже трудно было понять, где чиновник, а где преступник). Но указы эти как-то сами собой растворялись в пространстве. Одновременно ему подсовывали на подпись бумажки о назначении новых чиновников.

Все это происходило на глазах у жителей, которые теперь благодаря расцветшей демократии могли при желании узнать правду. Знал её и Толстолобик, громивший эту самую демократию на своих митингах.

Партия Толстолобика рвалась в Мыслище и вполне могла рассчитывать на победу. Даже Клоун, взлетевший наверх два года назад, не составлял теперь ему конкуренции.

Надо было срочно что-то предпринимать.

Елка сидел за столом, уставившись в лист бумаги. Там были написаны названия всех партий, выдвинувших своих кандидатов. От обилия их у Елки рябило в глазах. Он повернулся к переговорнику и велел вызвать Степаныча.

Главный Министр вошел к нему, волоча под мышкой сразу несколько папок.

- Докладать? - обреченно спросил он.

- Погоди с докладом, - сказал Елка, вставая с кресла. - Тут есть дела поважнее.

- Сымать кого будете? - В голосе Степаныча звучала усталость, не меньшая, чем у самого Елки.

- Да нет, не то. Есть у меня, понимаешь, для тебя задание. Партию организовать надо.

- Какую партию? - удивился Степаныч.

- Такую! - Елка развел руками. - Всеобщую.

- Как это - всеобщую?

- Ну, такую, большую. Чтоб всех, понимаешь, привлечь. А назовешь её партию, значит, - "Наша крыша".

- Чья? - не понял Главный Министр. - Наша с вами?

- Да не наша! Всехняя, я же сказал. Всех жителей.

- Не знаю, право, - вздохнул Степаныч.

- А чего знать-то? Давай организовывай. Министры к тебе вступят, местные начальники - кто с Толстолобиком ещё не снюхался. Там, глядишь, и другой народ набежит. Не все ж за толстолобым пойдут. Голова-то у людей есть, хоть и несладко живется.

- Ладно, - промямлил Главный Министр. - Воля ваша.

- Во-во! Иди, принимайся за дело.

Степаныч повернулся и уныло побрел к дверям.

Большая Елка встал у окна, отодвинул портьеру, глянул на улицу. Над столицей в темном сумрачном небе кружились белые пушинки первого снега.

* * *

Кухтик шел по заснеженной улице Лукичевска. Приблизившись к площади, он свернул за угол, оказался в тесном проулке, прошел ещё немного, ещё раз свернул и вышел к своему дому. Добираться сюда ему теперь приходилось кружным путем, потому что все другие подходы были закрыты. Перед домом, рассекая белое пространство двора, тянулась высокая изгородь. Толстые, покрытые изморозью столбы соединялись между собой рядами колючей проволоки. Вдоль изгороди, засунув руки в карманы пятнистой куртки, ходил человек с автоматом за спиной. Он приблизился к Кухтику, окинул его безразличным взглядом и побрел дальше.

На дальнем краю огороженной свалки-помойки возвышалось разрушенное здание Института Пространственных Аномалий. Верхние этажи его щерились зубьями обгорелых, развороченных стен. Кусты на самой свалке были не тронуты и стояли, топорща заиндевелые ветки. Зато роща представляла собой жалкое зрелище. Порушенные стволы деревьев торчали из снега, запорошенные воронки и ямы виднелись повсюду. Тех деревьев, что уцелели, осталось немного. Приглядевшись, он заметил между ними то появлявшиеся, то исчезавшие черные фигуры.