Майкл Крайтон - NEXT

В своем постановлении я отмечаю, что данная ситуация возникла в результате путаницы в решениях предыдущих судебных инстанций относительно того, что представляет собой право собственности в биологическом контексте. Первопричиной этой путаницы стало, главным образом, мнение, что ткани, удаленные или изъятые из тела человека, например, в результате хирургической операции, являются биологическими отходами и, следовательно, он в них больше не нуждается. Взять, к примеру, мертворожденное дитя. Мы не смеем отрицать, что мать и другие родственники могут испытывать по отношению к нему сильную эмоциональную тягу и желают распорядиться им по собственному усмотрению: похоронить, кремировать или передать его ткани для исследований, чтобы, возможно, помочь другим.

Мнение, согласно которому больница или врач могут распоряжаться мертворожденным ребенком, как им будет угодно, на том лишь основании, что он находится вне тела матери и якобы представляет собой «биологические отходы», является необоснованным и негуманным.

Аналогичная логика применима к случаю с клетками мистера Барнета. Даже при том, что они изъяты из его тела, он будет по-прежнему — и с полным правом! — считать их своими. Это чувство не исчезнет у него только потому, что суд, руководствуясь какими-то юридическими теориями, впихнул его дело в прокрустово ложе судебных уложений. Человеческие чувства неподвластны решениям суда. А именно так нередко пытались поступать мои коллеги в ходе предшествующих судебных разбирательств.

Одни суды, разбирая дела о человеческих тканях, рассматривали их как отходы. Другие — как необходимый для исследований материал, сродни книгам, которые ученый берет в библиотеке. Третьи смотрели на извлеченные ткани, как на оставленную владельцем собственность, которую при определенных обстоятельствах можно использовать, не спрашивая разрешения у владельца. Так поступают с чемоданом, брошенным в камере хранения и невостребованным впоследствии. По прошествии определенного времени ячейку вскрывают и ее содержимое продают. Некоторые суды пытались сохранить баланс между требованиями соперничающих сторон и приходили к выводу, что важность проведения научных исследований во благо общества перевешивает «эгоистичные притязания» отдельных индивидуумов, заявляющих свои права на свои же ткани.

Каждый из этих примеров вступает в конфликт с упрямой природой человека. Наши тела — наша личная собственность. В каком-то смысле владение собственным телом является наиболее фундаментальной формой собственности из всех нам известных. Это — основа нашего существования на этом свете. Если суды не поймут этой основополагающей истины, их решения будут несостоятельны, как бы безупречно они ни выглядели с точки зрения юридической науки.

Вот почему, когда человек отдает ткани врачу для проведения научных исследований, — это вовсе не то же самое, что подарить книгу библиотеке. И никогда таковым не будет. Если впоследствии врач или научное учреждение, где он работает, захотят использовать эти ткани для каких-либо иных целей, они должны будут испросить у донора разрешение на это. Примеры можно приводить бесконечно. Точно так же, как редакции журналов уведомляют вас о том, что заканчивается срок вашей подписки, университеты могут ставить вас в известность о том, что хотят использовать ваши ткани в каких-то новых целях.

Нас убеждают, что это затормозит исследования в области медицины, но истина заключается в обратном. Если университеты не признают, что люди на протяжении всей жизни сохраняют вполне объяснимый эмоциональный интерес к судьбе своих тканей, это приведет к тому, что они вообще перестанут отдавать их науке. Вместо этого они попросту станут продавать их коммерческим организациям. А адвокаты сдуют пыль с документов, которые позволяют университетам использовать в любых целях не более чем анализ крови пациента, если с ним не заключен официальный контракт, предусматривающий иное. Пациенты — не дурачки, а их адвокаты — тем более.

Если университеты и отдельные врачи будут по-прежнему своевольничать и поступать так, как пожелает их левая нога, стоимость медицинских исследований взлетит до небес. Поэтому единственным приемлемым решением данной проблемы является принятие законодательного акта, который закрепит право гражданина распоряжаться своей плотью — в любой ее форме — по собственному усмотрению. Раз и навсегда.

Нас уверяют, что интерес пациента к собственным тканям и его право на частную жизнь заканчиваются его смертью. Это тоже образец устаревшего мышления, которое необходимо изживать. Гены умершего наследуют его потомки, и, если кто-то станет изучать эти гены — даже после его смерти — или обнародует его «генетический портрет», это будет равносильно вторжению в личную жизнь его потомков. Дети умершего могут потерять страховку жизни только потому, что нынешние законы не согласуются с нынешней реальностью. Подводя итог, скажу: дело Барнета пошло наперекосяк из-за глубоких и фундаментальных ошибок, допущенных судами. Вопрос правообладания будет становиться яблоком раздора каждый раз, когда индивидуум вырабатывает в своем теле то, что, согласно постановлению суда, является собственностью кого-то другого. Причем определить, кто прав, будет крайне сложно. Это относится к клеточным линиям, это относится к генам, это относится к определенным белкам. Все это, с точки зрения здравого смысла, не может являться частной собственностью. Неизменное правило юриспруденции гласит: общее наследие не может принадлежать кому-то одному. Неизменное правило заключается в том, что природа не может являться предметом частной собственности. И тем не менее более чем за двадцать лет наша Фемида — в первую очередь я имею в виду патентные суды — так и не сумела подтвердить это на практике. Подобная ситуация приведет к тому, что со временем и по мере развития научных знаний путаница и волюнтаризм приобретут лавинообразный характер. Частная собственность на человеческий геном, на те или иные природные явления сделает исследования слишком дорогими, сложными и — в итоге — ненужными. То, что совершено предыдущими судами, является ошибкой, и эта ошибка должна быть исправлена. Причем чем скорее, тем лучше.

Алекс повернулась к Бобу Коху.

— Мне кажется, нашему судье кто-то помог, — сказала она.

— Не исключено, — согласился Боб.

ГЛАВА 090

Рик Дил пытался склеить свою разваливающуюся жизнь, но из этого ничего не получалось. Она рассыпалась на осколки, как стекло, в которое угодили камнем. «Ген зрелости» оказался полной катастрофой. Хуже того, на «Биоген» подал в суд адвокат из Нью-Йорка — умный и пронырливый. Адвокаты Рика советовали ему пойти на мировую, поскольку в противном случае, по их словам, компании грозит банкротство. Впрочем, рано или поздно это все равно должно было произойти. «Биоген» потерял клеточную линию Барнета, восстановить ее, взяв клетки у его дочери и внука, не получилось, а теперь еще появился этот новый патент, который и вовсе обесценивает главный продукт компании.