Вольдемар Грилелави - Плач кукушонка

Пока выполнялась его команда по сбору и заполнению нужной документации, заведующий вкратце поведал историю неожиданной пациентки. Когда ночью две недели назад на каком-то частном автомобиле привезли с пожара в бессознательном состоянии ребенка, то начальник назавтра же потребовал отправить ее в детскую больницу. Но прибывший педиатр категорически возражал. Ребенок в тот момент был не транспортабелен и мог умереть при переезде. Удивление его вызывал факт самого существования ребенка на данный период. С таким диагнозом умирают еще вчера. Смерть над ней не то, что стояла, она распахнула свои объятия и медлила по невыясненным обстоятельствам.

Когда Влад указал таксисту маршрут, то тот поначалу пытался устроить торги. Однако Влад прекратил его сразу в самом зачатке, вручив водителю весь кошелек. В данный момент он был полностью поглощен внутренним контактом с ребенком, руководил через его диспетчерский центр исправлением основательно запущенного организма, возвращая ему его жизненные функции, разрывая жесткие объятия смерти и отправляя ее в далекое будущее с требованием — надолго затерять списки с адресом.

14

— Папочка, и этот кулек с костями тебе что-то стоил? — с таким вопросом встретила Юлька Влада с Елизаветой на руках.

Дома отца ждали все с тревожным нетерпением, слегка перепуганные, так как задержался допоздна без предупреждения. Такого сюрприза они не ожидали, уже привыкшие, что папа все время всегда дома. А тут ни слуху, ни духу. Дети сразу сообразили, что их семья претерпела существенные изменения в сторону увеличения на одного ребенка.

— Нет, девочки, только транспортные расходы, — весело ответил Влада, усаживая ребенка в кресло. Лиза испуганно рассматривала своих будущих сестричек. Ей очень хотелось быть желанной и любимой, а девочки встретили как-то настороженно. Успокаивал лишь радостный и доброжелательный тон папочки.

— И где это у нас выдают даром такие суповые наборы?

— О! Далековато.

— Разве это чудо стоило таких хлопот и наших переживаний?

— Стоило, доченьки, еще как стоило. Быстренько наполняйте ванну. Будем купать ребенка

— Папочка, а они разве против меня? — неуверенно спросила Лиза, глядя недоверчиво Владу в глаза.

Девочки обступили Лизу, стали перед ребенком на колени и ласково гладили ее.

— Ты не пугайся и не расстраивайся заранее. Папа знаешь, сколько нас таких по сусекам насобирал. И Юлька сама не лучшим суповым набором была. А я так вообще такой страшилкой досталась папочки, что и вспоминать ужасно! Вот Ольгу так в УО определяли, почти слабоумной обозвали. И ты станешь нашей одной из любимых сестренок. Привыкай к нашим шуткам.

Лиза сразу их простила и полюбила, и ей захотелось сразу же рассказать всем свое житие-бытие. Но Влад перенес исповедь назавтра после обеда, когда девочки из школы вернуться, и свободное время позволит им выслушать без всяких отвлечений.

Купание вызвало бурный восторг. Всем хотелось принять участие в помывке сестрички, отчего промокли все, включая Влада. Ничего страшного, просто переоделись. А Лизу приодели в Жаннино белье, все оказалось впору, только майка коротковата.

Ночное чаепитие, разумеется, было с какао со сгущенным молоком, после которого все вновь отправились в ванную отмываться и переодеваться.

— Папа, я теперь Елизавета Владиславовна? А фамилия?

— Гримова.

— Но это пока не совсем еще? У меня, ведь, другой документ?

— Да, но это поправимо, — Влад в общении поражался интеллектом ребенка. Ее суждения и для пятилетнего, без малого возраста, возраста грамотность могла удивить любого. Особенно, если учесть, что два с половиной года она пролежала без движений в замкнутом пространстве. Да и первая половина жизни в семье двух алкоголиков не могли прибавить ума.

Ее развитию, как интеллектуальному, так и общечеловеческому способствовала радиостанция "Маяк", все эти годы информировавшая о культурных и политических событиях в стране и за рубежом. И о самой стране она узнала из радиоточки, провисевшей и проговорившей над самым ухом все эти годы. Она засыпала и просыпалась под гимн страны. И только в последние дни в госпитале наступила тишина, которая возвестила о близком конце.

Девочки со школы пришли не одни. Все равно не выдержали и похвалились близким подружкам о появлении в семье нового ребенка. И те не смогли сдержать любопытства, уговорив их взять с собой. Большое количество слушателей только обрадовало и взбодрило Елизавету. Ей не терпелось скорее поведать всем о своей короткой, но столь трагичной судьбе.

Поначалу она хотела, как взаправдашний артист, стоя перед всеми выступить со своим рассказом, но Влад порекомендовал не насиловать еще ослабшие ножки и усадил Лизу в кресло. Удобно и уютно развалившись в нем, она довольная сложила ручки на животе, прикрыла глаза и медленно, мягко и трагично начала повествование:

— Житие-бытие Елизаветы, в данный момент Владиславовны по фамилии Гримова. Короткое, но весьма печальное и трагичное. Оно совершенно не украшено событиями и любопытными эпизодами. Просто такое, как оно было все эти пять лет. Кстати, у меня с папочкой день рождения в один день. Ему исполняется 25, а мне 5. Поэтому, мое житие в пять раз короче и годами и рассказом. Но эти пять лет у большинства, только не у нас, простые годы роста и познавание окружающего мира. Мое окружение состояло из четырех стен, потолка, окна и маленького тихого радио над головой. Как хорошо, что оно было таким тихим, что кроме меня его никто не слышал, поэтому и не трогал. И оно мне все эти годы шептало обо всем. Поэтому мне весь мир представляется таким, каким нарисовала эта маленькая коробочка. Все, что я сейчас буду рассказывать, вероятнее всего я осознала намного позже, чем эти события происходили. Раньше они казались простыми эпизодами, труднообъяснимыми. Потом уже появились объясняемые слова. Мир я впервые увидала с блеском солнца из щелочки одеяла, которое забыли плотно закрыть. Было морозно и ярко. Щипало нос и резало глаза. Это мои первые воспоминания. Потом был дом, где меня развернули и уложили в большую кровать. Она всегда была большой, даже, когда я подросла. Я и сейчас не на много выросла, чуть больше Жанночки, хотя на целых три года старше. Ну, почти. И самое первое яркое воспоминание — голод. Хотелось кушать и кричать. Только я потом поняла, что они, мои родители, гремели на кухне посудой и пили вино, ели хлеб с сырком. Папочка, дай, пожалуйста, сырок. Я его буду понемногу кушать, когда отдыхаю. Так вот. Я закричала, и пришла она. Дала мне немного пососать грудь, а потом бросила и убежала на кухню. Родитель там без нее начал пить вино, вот она и испугалась. А я закричала, мол, еще хочу. Конечно, это был простой вопль без слов. Но она прибежала и больно ударила по лицу. Так я узнала первую боль и первое слово: "заткнись". Если честно, я восприняла мир таким, каким он мне достался. И нечему удивляться, если он таков и другого нет. Значит, кричать не надо. Они сами решат, когда нужно есть. Но, видно, плохо решали, потому что через три дня, я потом по радио научилась считать дни, пришла тетя в белом халате и долго ругала родительницу. Она даже кричала, что разве мать может так поступать и чуть голодом не заморила ребенка, то есть меня. А мне сильно-сильно хотелось кушать, но кричать нельзя: больно бьют по лицу. После этого случая она несколько дней с перерывами на вино кормила меня. Но редко и плохо. Как я поняла, у нее начались проблемы с молоком. И снова потекли голодные дни, пока не пришла очень старенькая и очень больная соседка тетя Надя. Она пригрозила, что отнимет меня у матери, если та не будет меня кормить. И тогда я научилась по новой кричать, требовать. Правда, получала по лицу, но зато и пищу, потому, что после продолжительного крика приходила ругаться тетя Надя. Вот так и шло время в борьбе за еду. Благодаря тете Наде, я иногда получала печеньку. Вкуснотище! Она мне одну скармливала, а вторую под подушку рядом клала, словно знала, что я потом съем. А они нашли один раз, и после ее ухода постоянно проверяли подушку. А тетя Надя иногда и хлебушек давала. Говорила, что ребенку хлеб силу придает. Яблочко. Но все эти праздники очень редко бывали. Чаще я все время лежала голодной. И крик не помогал. Немного легче стала, когда я научилась ходить. Правда, первый раз слезла с кровати, а взобраться не смогла. Два дня возле кровати на половичке спала. Хорошо, что они хлебушек на кухне забывали. Сухой, крепкий, а я его сосала и спала. Потом подошла к двери и долго стучала и кричала. Тетя Надя пришла и забрала к себе. Хорошо, замки у них не работали, и дверь легко открывалась. Меня, наконец-то, искупали, приодели в чистое. Мы телевизор с тетей Надей смотрели. Она со своим мужем живет. Тоже старый и больной. Он поначалу ругался, а потом перестал. Я ведь тихо-тихо вела себя. А затем родители вернулись. Рассказывали, что куда-то ездили, потом в какую-то историю угодили. Еле выбрались. Плакали, умоляли, и тетя Надя вернула меня. Хотя мне у нее очень понравилось. За все годы эти дни, проведенные у тети Нади, самое лучшее время. Она хвалила меня, что я много слов знаю, мудреных. Еще говорила, что даже странно слышать. Ведь от моих родителей таких слов сроду не дождешься. Я радовалась, но молчала, что это все говорящий ящик, который радио "Маяк". Оно мне много стихов, песен, историй разных рассказывало. Я не знаю, как бы без него прожила? У тети Нади я окрепла, и теперь ходила по всей квартире в поисках еды. Нашла туалет. Правда, поначалу ходила на горшок, потом попался большой ящик, и с его помощью я научилась, сразу в туалет ходить. Еды в квартире всегда было мало, почти пусто. Только после их пьянки можно было со стола собрать кусочки хлеба. А родительница поила меня один-два раза в день из бутылочки какой-то ужасно невкусной белой водичкой. Смесью называли. Так и ждала тетю Надю с надеждой немного покушать. Она бы забрала меня к себе насовсем, да муж ругался. Старенькие они оба и болеют часто. А мои родители молодые, но пьют много. Вино или брагу. Зачем столько пить? Хорошо было, когда они новое ведро браги ставили. Много сахару рассыпают. А я все до сахаринки соберу с полу. А потом они это ведро открывают, ставят посреди стола и пьют. Кружкой черпают. Я раз попробовала — гадость такая. А они пьют и хлебушек едят. А потом курить на балкон ходят. В это время я на кухню и бегу. Хлебушка кусочков наломаю и за кровать спрячу. И сажусь за стол, как будто только что села и еще поем. А спрятанный ночью съем. Вот так мы и жили. Зима тогда была, когда я вышла на кухню. Они ушли на лестницу покурить. А на столе кроме хлеба лежал сырок — беленький, ароматный, кусочками порезанный. Я сама не успела сообразить, как весь его в рот затолкала. Много так, полный рот. А вкуснотище, прямо голова закружилась. Плохо только жуется и не глотается. Если бы не они, так это даже хорошо, пусть подольше во рту будет. Но я уже слышу, как они идут. А сама тороплюсь, еще сверху кусочек хлеба положила. Думаю, пусть убивают, а я все равно не отдам. Так вкусно еще никогда не было. А они как заорут, что я сразу и глотать разучилась. Так с полным ртом и стою. Много кричали плохих слов, такие по радио не говорят. Из всего я запомнила: