Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

На орбите Трансцербера нетерпение достигает апогея.

Все знают, что «Джордано» в пути. Все знают, что скорость корабля велика. Но, хотя скорость «Транса» меньше, он находится куда ближе. Светлая точка словно бы и не приближается, но яркость ее с каждым днем нарастает. Люди сравнивают скорости и расстояния, переводят их в дни, потом в часы. Они делают это и в уме, и с помощью вычислительных машин.

Сначала кажется, что «Джордано» успеет. На «Гончем псе» царит праздничное настроение. Но неугомонный Транс как будто снова немного увеличивает скорость. Вот непонятное тело! Если бы научный образ мысли не обязывал ко многому, то, пожалуй… Но сейчас это, в общем, уже все равно.

Все равно, потому что опасность можно предотвратить, если понимаешь, каков ее источник. А здесь?

…Проникая через иллюминаторы, голубоватый свет заливает рубку. Настал час. Все молчат и, сами того не замечая, принимают такие позы, чтобы можно было удержаться, устоять…

Но не устоять им, потому что Транс приближается со скоростью трех километров в секунду. Посадка будет жесткой. Все произойдет мгновенно и безболезненно.

Тишина. Потом кто-то из ученых вздыхает:

– Если бы знать с уверенностью заранее… мы бы не стали так затруднять Землю.

И снова молчание.

Космический разведчик, набитый материалами, убыл на Землю три часа тому назад. Он достаточно быстр, он уйдет. Но аппараты продолжают щелкать, замерять, записывать. Может быть, что-нибудь уцелеет, и люди найдут.

– Алло! – доносится из динамиков голос «Джордано». – Как вы? Мы уже близко, мы затормаживаемся! Мы идем…

«Джордано» не спрашивает, продержатся ли. Вопрос ни к чему. И снова в рубке «Пса» тишина. Только капитан Лобов размеренным, будничным голосом считает:

– Сорок…

И пауза. Страшно долгая минутная пауза.

– Тридцать девять…

Другой ученый размышляет вслух:

– Интересно все-таки, что это такое?

– Тридцать четыре… – вместо ответа говорит капитан Лобов.

– Боюсь, – начинает третий ученый, – что виноваты мы сами. Включая диагравионный двигатель в поле тяготения тела мы, возможно, вызвали какое-нибудь нарушение характеристик этого поля. На Земле мы об этом только мечтали, а тут, к несчастью…

– Тридцать две минуты до встречи, – хладнокровно отсчитывает капитан Лобов. – Время заканчивать все работы. На корабле должен быть порядок.

Порядок наводится быстро и без суеты. Привычное дело, как-никак. Капитан Лобов придирчивым взглядом обводит помещение, и кажется, не находит ничего такого, к чему следовало бы придраться.

– Двадцать, – говорит он.

– Ну, – смущенно предлагает четвертый ученый. – Давайте, что ли, по обычаю…

Он неловко целует стоящего рядом пилота. Другие тоже целуются.

Это всегда выглядит немного смешно, когда целуются мужчины, хотя на самом деле иногда это бывает страшно.

Капитан Лобов вытирает губы:

– Семнадцать минут…

Теперь время течет очень быстро.

– Десять…

– Восемь минут…

На полу гардеробного зала лежит тончайший слой пыли. Трудно сказать, откуда вообще могла появиться пыль здесь, на спутнике-семь: это ведь не Земля… И тем не менее стоит несколько дней не заходить в зал, как пыль покрывает матовый пластик.

Уже несколько дней, эти самые несколько дней, к скваммерам действительно никто не подходил. Зачем? Работы прекращены, корабль ушел, и пока никто не дает Поясу новых заданий. Наверное, потому, что монтажники, да и все люди Звездолетного пояса, по общему мнению, должны отдохнуть. А может быть, еще и потому, что они сейчас все равно не могли бы работать – до тех пор, пока не придут вести с орбиты Трансцербера.

Но, хотя работы и не велись, эти дни на спутнике-семь были, пожалуй, самыми тяжелыми. Царила тишина. Не слышалась музыка, никто не читал стихов. Люди собирались в кают-компании и молчали, а многие и вообще сидели по своим каютам. Люди оживлялись только в минуты связи с «Джордано», когда знакомый курлыкающий голос докладывал монтажникам о пройденном расстоянии и о положении на «Гончем псе». Вначале сообщения Велигая встречались оживлением. Потом стало ясно, что люди проигрывают эту битву с природой, битву за спасение восьми жизней. Люди спутника чувствовали свое бессилие. Это самое горькое ощущение из всех, какие может испытывать человек. Этому ощущению нечего противопоставить.

Хорошо еще, что люди держались. Даже в эти дни они не позволили надежде погаснуть. Не пали духом.

Впрочем, так ли?

Вечер. И вдруг широко распахнулась дверь одной из кают в переулке Отсутствующих Звеньев. Из каюты показывается человек. За ним – второй. Оба напоминают безумных. Волосы одного всклокочены, стоят дыбом. Лысина другого сияет. Выскочив в коридор, они на миг останавливаются и обнимаются. Лысый обнимает растрепанного где-то чуть повыше поясницы, самого же его обняли за шею: слишком велика разница в росте. Но сейчас они не обращают на это внимания. С минуту они так и стоят, обнявшись. И вдруг одновременно, словно сговорившись, затягивают какую-то дикую песню. Пошатываясь, идут по коридору. И выходят на проспект.

Распахиваются двери. Мрачные лица выглядывают отовсюду. На миг подобие улыбки освещает их, затем они снова осуждающе мрачнеют. Неужели двое не выдержали? Алкоголь, этот уже почти забытый порок? Или – еще хуже: сдала нервная система, мозг не вынес напряжения, наступило безумие?

– Гур! – кричит кто-то. – Опомнитесь! Не вам же…

– Молчи! – отвечает Гур.

– Герн! Вы же ученый!..

– Слушайте, – говорит Герн, – что вы ко мне привязались? Я имею право петь песни или не имею?

– Оставь! – говорит Гур. – Они все ничего не понимают!

– Интересно, – вежливо спрашивает один из выскочивших монтажников, – чего же это мы не понимаем? – Он делает знак остальным, которые, кажется, не очень расположены сейчас вступать в объяснения. – Расскажите, пожалуйста!

– Строго говоря, – заявляет разошедшийся Гур, – этого не следовало бы делать. Пусть бы вы и сидели, как сонные мухи, до самого конца. И только присущая мне доброта…

– Доброта! – весело говорит Герн. – А?

– Да, доброта! – только она может заставить меня сказать несколько слов по поводу сделанных нами выводов.

Услышав слово «выводы», все придвигаются поближе. Может быть, это действительно стоит послушать?

– Ну, вспомните! – кричит Гур. – Во-первых: запах стал возникать в окрестностях спутника только после того, как этот вот патриарх гравиастрономов установил существование Трансцербера и даже – предположительно – его орбиту. Так?