Уолтер Миллер - Да будет Человек (Fiat Homo) (Песнь для Лейбовица, Часть 1)

На его месте человек мрачный показался бы отвратительным, а бьющее через край веселье Финго делало его похожим на размалеванного клоуна. Службу на кухне Финго исполнял в качестве наказания, и она была временной. Будучи резчиком по дереву, он работал в плотницкой мастерской. Финго ужасно возгордился, когда ему позволили вырезать из дерева фигуру Блаженного Лейбовица, и настоятель приказал перевести его на кухню до тех пор, пока не проявит должного смирения. Между тем недоконченная скульптура Блаженного так и валялась в мастерской.

Ухмылка Финго исчезала по мере того, как он приглядывался к Френсису, а тот сгружал кукурузу и воду с норовистой ослицы.

- Ты похож на больную овечку, парень, - сказал он послушнику. - Что случилось? У отца Чероки опять был припадок злости?

Брат Френсис покачал головой:

- Да нет, я бы не сказал.

- Тогда что не так? Ты и вправду заболел?

- Он приказал мне вернуться в монастырь!

- Что-о-о?

Финго перекинул волосатую ногу через спину осла и ступил на землю. Поглядев на брата Френсиса сверху вниз, он хлопнул его мясистой ладонью по плечу и наклонился, чтобы получше рассмотреть его лицо.

- У тебя что, желтуха?

- Нет. Он думает, что я. - Френсис покрутил пальцем у виска.

Финго рассмеялся.

- Ну это понятно, тоже мне новость. Но почему он тебя назад-то отсылает?

Френсис смотрел на сундучок, стоявший у его ног.

- Я нашел вещи, принадлежавшие Блаженному Лейбовицу. Стал ему рассказывать, а он не верит. Даже объяснить ничего не дал. Он...

- Чего-чего ты нашел?

Финго недоверчиво улыбнулся, потом опустился на колени и открыл сундучок. Послушник с тревогой следил за его действиями. Монах потрогал пальцем стеклянные цилиндрики с усиками и тихо присвистнул:

- Никак амулеты горных дикарей? Это древность, Франциско, настоящая древность. - Он увидел записку на крышке ящика и поднял глаза на печального Френсиса. - А это что за каракули?

- Древний английский.

- Мне не приходилось его учить, разве что песни для хора.

- Это написано самим Блаженным.

- Это? - Брат Финго таращился то на записку, то на Френсиса, то снова на записку. Внезапно он покачал головой, захлопнул крышку и встал. На лице его появилась натянутая улыбка.

- Может, отче и прав. И вправду, иди-ка назад и попроси брата Аптекаря сварить тебе какое-нибудь из его снадобий из жабьего дерьма. Это лихорадка, брат.

Френсис пожал плечами:

- Наверное.

- Где ты нашел эту штуку?

- Вот у той дороги, за холмиками, - показал послушник. - Я сдвинул несколько камней, и вдруг случился обвал. Я нашел там подземелье. Можешь сам посмотреть.

Финго покачал головой:

- Нет, мне трогаться уже пора.

Френсис зажал ящик под мышкой и, пока Финго возился со своим ослом, побрел было по направлению к монастырю. Но пройдя несколько шагов, послушник вернулся.

- Послушай, Пестрый, ты можешь уделить мне две минуты?

- Ну, - ответил Финго, - чего тебе?

- Ты только пойди и загляни в дыру.

- Зачем?

- Если она там есть, ты скажешь об этом отцу Чероки.

Занесший было ногу, чтобы влезть на спину осла, Финго замер, потом опустил ногу обратно.

- Ладно, если ее там нет, я скажу об этом тебе.

Две недели голодания брали свое. Через две-три мили он начал спотыкаться. Когда же до монастыря оставалось около мили, Френсис потерял сознание. И только под вечер его, лежавшего на дороге, заметил отец Чероки, возвращавшийся со своего объезда. Чероки торопливо вылез из седла и смачивал водой лицо юноши до тех пор, пока тот потихоньку не начал приходить в себя. На обратном пути Чероки встретил груженых ослов и остановился послушать рассказ Финго, подтверждавший находку брата Френсиса.

Хотя священник не склонен был верить, что Френсис обнаружил что-нибудь действительно важное, он пожалел, что был так нетерпелив с мальчишкой. Заметив, что содержимое ящика рассыпалось на дороге, и бегло взглянув на записку на крышке - Френсис тем временем, слабый и смущенный, сидел на краю дороги, - Чероки подумал, что теперь он скорее склонен считать бессмысленную болтовню послушника результатом романтической фантазии, нежели безумием или бредом. Он не спускался в подвал и не рассматривал бумаги, но во всяком случае, было ясно: во время исповеди юноша рассказывал не о галлюцинации, он просто неверно истолковал происшедшее.

- Ты можешь завершить исповедь, как только мы вернемся, - мягко сказал он, помогая Френсису вскарабкаться на кобылу сзади него самого. - Я думаю, что смогу отпустить твои грехи, если ты не будешь настаивать, что святые самолично пишут тебе записки. Договорились?

Брат Френсис был слишком слаб в эту минуту, чтобы настаивать на чем бы то ни было.

4

- Вы правильно поступили, - проворчал наконец настоятель. Вот уже минут пять он медленно вышагивал по келье, его широкое крестьянское лицо, изборожденное морщинами, было сердито напряжено, в то время как отец Чероки беспокойно ерзал на краешке стула. С тех пор, как священник, по приказу настоятеля, пришел к нему в келью, тот молчал. Чероки даже слегка вздрогнул, когда настоятель Аркос наконец произнес эти слова.

- Вы правильно поступили, - повторил настоятель, останавливаясь посреди комнаты, и покосился на приора, понемногу начинавшего расслабляться. Было около полуночи, и Аркос собирался удалиться на час-другой для сна перед заутреней и обедней. Еще влажный и растрепанный после купания в бочке, он, как казалось отцу Чероки, походил на медведя, не вполне удачно превратившегося в человека. Настоятель был одет в рясу из шкуры койота, и единственным отличительным признаком его сана служил наперсный крест, висевший на груди и вспыхивавший на черном мехе от света свечей при малейшем движении. В этот момент он менее всего походил на священника; напротив, мокрые волосы, свисавшие на лоб, короткая торчащая борода и шкура койота делали его похожим на воинственного вождя, едва сдерживающего ярость после недавнего сражения.

Отец Чероки, происходивший из денверского баронского рода, очень серьезно относился к внешним атрибутам власти. Он всегда почтительно вел себя по отношению к человеку, носящему регалии, стараясь не обращать внимания на его личные свойства. В этом смысли Чероки следовал вековой придворной традиции. Таким образом он поддерживал сдержанно-дружественные отношения с символами настоятельской власти - пастырским перстнем и наперсным крестом; но заставлял себя не замечать чисто человеческие качества аббата Аркоса. В данных обстоятельствах это было довольно трудно: преподобный отец настоятель, разгоряченный после купания, шлепал босиком по комнате. Он, очевидно, только что срезал мозоль и сильно поранился - большой палец весь был в крови. Чероки старался не обращать внимания, но чувствовал себя очень неловко.