Андрей Кокоулин - Прынцик

Может поэтому я и стала всюду видеть фальшь и неправильность? Не мудрено свихнуться от повторений. А если я больна?

— Сардельки!

Вопль Шарыгина напрочь снял оцепенение.

Галка взвизгнула и рванула к плите. Вода в кастрюле бурлила, сардельки болтались в ней, мелькая лохматыми разваренными боками.

Пар, мясной дух — все смешалось у Галкиного лица.

Она убавила огонь и, нацепив толстую рукавицу, уволокла кастрюлю как на запасной аэродром на пустующую конфорку.

— Одна сарделина чуть не выпрыгнула, — выдохнул Гриша.

— Да ну.

Галка принялась крошить картошку в сковороду.

— Я серьезно. Дай хоть лицо чем-нибудь обтереть. Весь в соплях, слюнях каких-то, — брезгливо скривился он.

— Сейчас.

Галка бросила ему полотенце.

— Что всухую-то, Галочка? — выразил неудовольствие Шарыгин. — Смочи хоть край.

И полотенце полетело обратно.

— А вот да, вот да, — сказал он сверкнувшей глазами Галке. — Я об этом и говорю. Мы же все люди, все требуем уважительного к себе отношения. И одно небрежное действие тут же приводит к другому, к ответному.

Зашипела вода.

Галка раздраженно сунула полотенце под струю, выкрутила в руках. Подала:

— Вот.

— Вот теперь спасибо, — сказал Шарыгин.

Он вытирался долго, основательно, лоб, щеки, шею, мокрым краем, сухим краем, мокрым, сухим. Потом запрокинул голову и приложил сложенное полотенце к глазам.

Галка успела и картошку докрошить, и масла на сковородку подлить, и сардельки на тарелку выловить. Она злилась даже не на Шарыгина, а на свое чувство, которое шептало: как он быстро успокоился, а? Ты посмотри, посмотри, дурында, на бедного, всеми унижаемого, удобно развалившегося на стуле Григория Валентиновича.

Это нормально? Это правильно? Он несчастен? Ха-ха! Он кайфует!

Галка, конечно, цыкнула на это чувство, но горечь сомнения осталась, застряла дурацкой першинкой в горле.

Кайфует?

— Знаешь, — сказал Шарыгин, не меняя расслабленной позы, — ты извини, что я вот так… Вывели меня из кондиции. Сейчас выговорился, и как-то легче, умиротворенней ощущаю себя…

А я? — хотела спросить Галка, но промолчала.

Разделывался с сардельками Шарыгин жадно, активно, быстро отделял, действуя вилкой, как ножом, что-то одобрительно урчал, разламывал хлеб, обмакивал в натекший жир, посыпал солью, накалывал бледные тельца картофельных долек, и все это исчезало во рту, перетиралось, перемалывалось зубами, глоталось, уплывало в путешествие по пищеводу.

Десять минут Шарыгина интересовала только его тарелка, и глаз он не поднимал.

Галка думала: вот он настоящий. Человек-желудок, человек-брюхо, вся жизнь которого состоит в усвоении еды. Или это тоже роль? Она следила за движением его пальцев и губ и не понимала, как в фильмах, в пьесах героиням в радость наблюдать за тем, как их герой с аппетитом наворачивает выставленные на стол завтраки, обеды и ужины.

Где тут радость?

А еще смотрят так, будто милый сейчас золотыми монетками, извините, какать будет. Чувство такое. Обожание. Любовь.

Эх, не отказалась бы.

Но это же к принцу применять надо, не к Шарыгину. С Шарыгиным вон, не работает.

Кусочек сливочного масла на Галкиной тарелке, растаяв, протек на дно. Последняя сарделька, теряя куски, самозабвенно отдавалась звезде театра.

— Ты, Галочка, отличная хозяйка.

Звезда добрала остатки остатков хлебной коркой, сунула ее в рот и, двигая залоснившимися щеками, наконец подняла глаза.

Во взгляде ее было окончательное примирение с действительностью и легкая осоловелость.

— Вроде на скорую руку, — Шарыгин сцепил пальцы на животе, — а хорошо. И в меру. Три сардельки — то, что надо. Мне вообще, Галочка, у тебя нравится. Маленькая, уютная квартирка. Недалеко от центра. Это наш театр… н-да… Ты уж прости меня, что позволяю себе нравоучения. С высоты пережитого, так сказать. Иногда непроизвольно, до дрожи, хочется всех учить, учить, учить. Как Ленину.

Он рассмеялся собственной шутке.

Галка в ответ двинула губами, но слабо, намеком, взяла Шарыгинскую тарелку, вывалила ошметки шкурок в мусорное ведро, опустила посуду в мойку.

Чувствовала спиной, как колет халат шалый мужской интерес.

— Галочка, а почему у тебя никого нет?

Дождалась.

Какой волнующий вопрос! Принципиальный, от слова "принц". Бессмысленный и беспощадный.

Галка повернулась так резко, что Шарыгин не успел порскнуть от халата глазами. И ладно бы смутился — ах, где уж львам смущаться! — нет, он медленно повел взгляд вверх — через живот, грудь, шею — к губам, к носу.

— Галка, ты же красивая.

Он обезоруживающе развел руками. Мол, как есть.

И как ему объяснить? Как объяснить, что ждет она неизвестно чего, когда наконец екнет, стукнет, шепнет сердце: "Это — твое"? Даже не принца ждет. Господи, как они достали эти принцы, мельтешащие перед глазами и копошащиеся в голове! Как достало это чертиком выскакивающее, идиотское сравнение — с рисунком в детской книжке, с наивной фантазией пятилетней девочки, с тем, первым в ее жизни, тревожно-сладким ощущением, что за ней прискачут и заберут. Скорее, конечно, прилетят и повяжут…

Что здесь поможет? Курсы психоаналитика? Гипноз? Лоботомия? Встреча с настоящим принцем? Ай эм третий принц Абу-Кебаб, за мной триста верблюдов и четыре нефтяные скважины, хочу тебя в гарем…

Смешно. Выбираю лоботомию.

Но Шарыгину-то это куда? Делиться с ним, с минуту назад взахлеб рыдающим и тискающим твою ладонь?

Фальшь. Фальшь. Плохая пьеса. Пиэска. И плакали они долго и счастливо. Главное — по очереди, не мешая друг другу.

— Отстань.

Галка отправила нетронутую свою порцию обратно на сковороду — масло покапало с тарелки золотистыми слезами. В мойку тебя, подружка.

— Галочка, если тебе надо, — протек сквозь шипение воды и жамканье тряпки вкрадчивый львиный голос, — если тебе просто нужен мужчина, то я, исключительно по дружбе, хотя годы мои не те, чтобы, знаешь, дарить бездну удовольствия…

— Гриша…

— Галчонок, — торопливо проговорил Шарыгин, заглянув в потемневшие глаза, — ты не подумай, я не в этом смысле! То есть, и в этом тоже. Среди друзей что, не бывает что ли? Физиология, желания тела давят на мозг. И это со всеми, со всеми! Не ханжи же мы! Но я в том смысле, что вот я, и ты теперь можешь рассказать мне все, Шарыгин могила, Шарыгин никому…

— А зачем? — спросила Галка.

— Как? — опешил Гриша. В его глазах плеснулась натуральная растерянность. Крошка упала с губы, и он ее автоматически подобрал.

Вот это было здорово сыграно!