Евгений Лотош - Корректор. Книга первая: Ничьи котята

И тут столбняк, охвативший Карину, прошел. Она наконец осознала, ЧТО с ней собираются сделать. Еще когда она жила в детском доме, старшие девочки шепотом рассказывали, что может сделать плохой взрослый мужчина, если попасть к нему в руки. Тогда она не понимала и половины рассказываемого, но сейчас твердо знала: будет плохо. Очень плохо. Наверное, даже хуже, чем в Институте. Охваченная ужасом, она вслепую ударила назад невидимыми руками.

Что-то влажно противно хлюпнуло, и давящая рука на шее исчезла. Короткий вопль оборвался почти мгновенно – еще до того, как тело мужчины врезалось в противоположную стену кухни, с грохотом обрушив несколько полок. Карина оттолкнулась от стола, выпрямляясь, и оказалась лицом к лицу со вторым. Тот таращился то на нее, то на заваленное хламом тело товарища, еще не осознав, что произошло на самом деле. И в то мгновение, когда в его взгляде наконец загорелась искорка понимания, невидимые руки Карины ударили еще раз, дробя его ребра и превращая лицо в кровавую кашу.

Захлебнувшийся стон, мягкий тяжелый удар головой о дверной косяк – дерево треснуло с отчетливо слышимым хрустом – и второе тело сползло на пол, увлекая за собой Яну, чье плечо оно все еще сжимало мертвой хваткой. Та забилась и слабо заверещала. Несколько секунд Карина смотрела на нее, словно в тумане. Сердце бешено билось, воздух с трудом проходил в горло. Наконец, чуть придя в себя, она медленно наклонилась и помогла Яне подняться.

– Ты убила их, – с ужасом прошептала та. – Ты их убила!

– Так им и надо! – хрипло произнесла Карина. – Я бы убила их еще раз! А ты думала, они тебя приласкать захотели? – внезапно заорала она во все горло, так что Яна отшатнулась. – Приласкать, да? Ты хоть понимаешь, дура, что они хотели сделать?

На глазах Яны выступили слезы, она громко шмыгнула носом.

– Не реви, – хмуро сказала Карина. – Пошли отсюда. А то вдруг кто-то еще придет…

Она ухватила Яну за руку и потащила за собой.

Только на улице она сообразила, что приготовленный узел с едой так и остался лежать где-то в разгромленной кухне. Но думать о еде не осталось сил – прошедшая было резь в животе снова вернулась, и тошнота подступала к горлу. Нужно бежать, бежать в лес, пока не пришел кто-то еще!

Саженей через двести, уже среди деревьев, она рухнула на колени. Ее вырвало плохо пережеванной пищей – раз, другой, третий… Во рту стоял горький привкус желчи. Она немного постояла на четвереньках, пытаясь справиться с внезапным приступом слабости и головокружения, потом медленно поднялась на ноги. Яна с ужасом смотрела на нее. Кажется, она от переживаний сейчас сама потеряет сознание!

– Пойдем… – прошептала Карина. – Нужно идти.

Медленно лавируя между стволами, она побрела непонятно куда. Туман перед глазами сгущался, мысли путались, то замирая на месте, то дико кружась в сумасшедшем хороводе. Перед взором проплывали лица, знакомые и незнакомые, в ушах шумело, в ушах звучали голоса, выкрикивающие непонятные слова. Рези в животе иногда заставляли сгибаться пополам, но она заставляла себя выпрямляться и переставлять ноги.

Спустя пару вечностей она опять рухнула на колени, и ее снова вырвало – на сей раз только кислой жидкостью. Яна в ужасе затормошила ее за плечи.

– Карина! Кара! – чуть не плача, позвала она. – Тебе плохо? Плохо, да? Ну Кара же!

Карина как-то отстраненно ощутила боком что-то жесткое и колючее. Кажется, она упала на землю. Надо встать… надо встать… надо идти… Потом мир закружился вокруг, и она потеряла сознание.

Яна растерянно смотрела на лежащую ничком Карину. Несмотря на теплый полдень, девочку била крупная дрожь. Она обняла себя за плечи, чтобы хоть немного согреться, но это не помогло.

Она не знает, что делать. Ей немного страшно от Карины, такой решительной, такой жесткой, но без нее она совершенно не знает, что делать. Еще несколько дней назад все казалось простым и понятным: есть папа и мама, которые ее любят и защищают, и есть все остальные, от которых нужно прятать свой дар. Но потом пришли чужие люди с желтыми лживыми прожилками в глазах и сказали, что мама с папой не вернутся. И голову сдавило ужасное жужжание, которое не позволяло думать, не позволяло поднимать вещи без рук, как она умела это делать. В кошмаре, в который превратился окружающий мир, ее куда-то вели и везли, держали в каких-то обитых мягким комнатах без окон и даже без кроватей, больно кололи ее иглами, а потом запихали в темный железный ящик и снова куда-то повезли.

Потом ящик загрохотал и раскрылся, жужжание в голове кончилось, но кошмар остался. Сначала она бежала куда-то за незнакомой девочкой, они обе голые, но перед ними плывет большая пластина, которую она держит не-руками, и что-то постоянно мелко, но сильно колотит в нее, как ливнем, пытаясь вырвать и отбросить в сторону. Какие-то люди, перепачканные красным – кровью? – вповалку лежащие у стен, мимо которых они пробегают, большой красивый цилиндр в широком зале, который они вместе вырвали из пола не-руками и со звоном бросили в стеклянную стену, саднящая боль в босых ступнях, когда пришлось бежать по стеклянным осколкам, и потом – деревья, ночь, холод, бегство в никуда и тепло тела незнакомой девочки, к которой она прижималась, пытаясь хоть как-то согреться.

Она боялась эту незнакомую девочку, поскольку видела, как в ее голове кипят страшные чувства, которые сама Яна никогда не испытывала и не понимала. Она иногда видела такие у взрослых мужчин и женщин на улице, и иногда те бросались друг на друга, дрались, говорили всякие нехорошие слова, которые мама запрещала повторять. Но еще Яна видела в Карине и другие чувства, как у мамы, когда та плакала, прижимая ее, Яну, к себе, а отец потерянно стоял рядом и ничего не говорил. Эти чувства Яна немного знала – они назывались "страх" и "отчаяние". И Яне жалела Карину.

Сейчас, когда кроме Карины у нее не осталось в жизни вообще ничего – даже платье и то ворованное! – а Карина лежала ничком и не двигалась, и в голове у нее не осталось никаких чувств, Яна растерялась. Она редко выходила на улицу, только в школу, даже когда у нее еще не проснулся дар, и после занятий всегда торопилась домой. Потом она обнаружила, что может без рук поднимать вещи и видеть чувства в головах у других людей – это случилось через неделю после девятого дня рождения, Яна хорошо запомнила мамину веселую беспечность, внезапно сменившуюся ужасом. Тогда мама совсем перестала выпускать ее из дома. Яна знала, как приготовить себе еду из продуктов в холодильнике, как вызвать пожарных, как мыть пол и как учить уроки (отец заставлял ее читать учебники даже после того, как родители запретили ходить в школу). Но что делать с подругой, беспомощно лежащей на земле в лесу, когда некого позвать на помощь, она совершенно не представляла. И ей страшно.