Елена Горбачевская - Не имей сто рублей...

— Можно проще, — тут же нашелся Санька. — Взять уколочный автомат с рожком на сорок шприцов и всадить их тебе сразу, очередью. Только тогда ты будешь ежиком наоборот, колючками вовнутрь. И потом для того, чтобы стать настоящим Ежиком, тебе придется выворачиваться наизнанку!

— Спасибо, сынок, за заботу, — только и ответила я.

— Не доставай Ежика, Санька. Он и так слишком дорого заплатил за свое удовольствие, — вмешался папа.

А тем временем закат уже догорел, и на Землю спустилась ее величество Ночь. Но спать совершенно не хотелось. Мы сидели у костра, время от времени перебрасываясь незначительными фразами, и любовались сполохами пламени.

Прикуривая от тлеющей головни (я всегда в походных условиях прикуриваю именно так, потому что так «вкуснее»), я задумалась о том, что именно огонь, извечный враг всего живого, сделал человека человеком. Потому, что где бы мы, люди, не были, как бы ни были тяжелы окружающие условия, мы всегда расслабляемся, сидя рядом с хищными, живыми огненными языками. Рядом с огнем нам комфортно и уютно. Будь это маленькая свечка, камин или костер. Разумеется, в определенных пределах, ибо к пожару мы относимся так же, как и все животные. Но вот такой, прирученный огонь — друг и лучший психотерапевт. Даже у Сережи на лице разгладились мрачные складки.

Интересно, как он, наш костер, выглядит с другого берега? Может быть там, в каком-нибудь санатории, сейчас гуляют люди, смотрят на далекое пламя на крутом сосновом берегу и слегка завидуют нам, романтикам-«робинзонам»?

…нужно было искать долгую дорогу к самому себе. Это было мучительно тяжело. Потому что было во всем его существовании нечто такое, о чем он старался забывать при первой же возможности. А сейчас ему предстояло все это вспомнить.

Воспоминание, пришедшее из самых отдаленных уголков его существа, пронзило сознание, словно раскаленная игла, словно мощный электрический разряд. Тот факт о себе самом, который он прятал в самых потаенных уголках сознания, вдруг выплыл и, как и всегда, поверг его в шок.. Потому что для него, живущего во всех временах, путешествующего как угодно в прошлое и будущее, была просто непереносима сама мысль зависимости от времени.

Его физическая сущность находилась в пространстве. В конкретной точке этого пространства, на одной из бесчисленных планет Галактики. И время шло для этой планеты, а, следовательно, и для его физической сущности, самым примитивным линейным образом. Когда наступление одних событий было обусловлено другими, уже произошедшими. Когда отдельно друг от друга существовало прошлое и будущее, пересекаясь на узеньком промежутке настоящего. И именно от него, от настоящего этой планеты, а точнее, от настоящего той конкретной точки на планете, где находилась его оболочка, напрямую зависело все его существование.

Он мог заглянуть за миллиарды лет вперед, в то время, когда сама планета уже превратится в межзвездную пыль, но он не мог повлиять на течение времени здесь и сейчас, на наступление каких-либо событий, даже самых незначительных. Живя во времени, он тем не менее оставался его, времени, игрушкой. Этот факт доводил его до исступления, и поэтому, возвращаясь к привычному созерцанию, он старался как можно быстрее забыть о нем. Как и обо всем, что с этим связано.

Но сейчас непосредственная опасность угрожала самому его существованию. Он снова попал в ловушку, расставленную коварным временем.

Он вспомнил еще и то, что подобное происходило с ним и раньше. Уж очень хрупкой и уязвимой была его структура. И каждый раз ему приходилось локализовывать сознание и вступать во взаимодействие с объектами, живущими в пространстве по законам линейного времени. И каждый раз, восстанавливая свою память, он вступал в связь с теми критическими моментами, получая из них информацию. Когда-то давно он научился так делать. Ибо для того, чтобы просто все вспомнить, ему нужно было бы слишком много времени. Времени… Он знал о времени буквально все, кроме одного: когда, в какой локальный момент случится очередной катаклизм, который будет снова угрожать его существованию. Он не знал своего собственного будущего, и поэтому ему приходилось обращаться за опытом в прошлое, связывая эти моменты единой незримой нитью, словно бусинки, присоединяя их один к другому…

9. На месте стой, раз, два!

Утро было совсем как в соседнем пионерлагере. С той только разницей, что в лагере встают под звуки горна (по крайней мере, так происходило во времена моего детства), а нас разбудила самая настоящая барабанная дробь. Которую выстукивал по палатке утренний ливень. По счастью, он довольно быстро закончился, но о том, чтобы упаковывать насквозь мокрую палатку и двигаться дальше, не могло быть и речи. Тем более, что моя покусанная нога все-таки здорово болела.

С приготовлением завтрака особых проблем не было, поскольку от греха подальше мы закрыли припасенный хворост Санькиным дождевиком. И к тому же не затушивали костер на ночь, позволив остаткам поленьев спокойно тлеть. В сухую погоду, разумеется, такого делать не стоило бы, поскольку было бы чревато пожаром, но сейчас, когда каждый день идет дождь, а кострище расположено на песке, это было совершенно безопасно. Зато какой бы сильный дождь не пошел ночью, за счет собственной высокой температуры кострище остается сухим.

— Ну, и что мы будем делать? — уныло спросил Сережа, принимаясь за миску с макаронами.

— Не знаю, — пожала плечами я. — Палатка совсем мокрая.

— Палатка-палаткой, это детали, — пробурчал он. — Ты лучше на свою ногу посмотри!

Да уж, он, безусловно, прав! Моя нога представляла собой более чем печальное зрелище. За ночь кровоподтек расплылся еще больше, а место укуса, хотя и покрылось корочкой, заметно припухло. Как бы нагноение не началось! Эта дурацкая нецивилизованная собака вряд ли чистила зубы пастой «Маклинз» с антибактериальным компонентом триклозаном.

— А, может, на дневку остановимся? — робко предложил Саня.

— Ага, — охотно поддержала его я. — Рыбки можно наловить, грибов пособирать.

При одной только мысли о рыбалке мрачная Сережина физиономия разгладилась, а усы чуть ли не торчком встали. Как у кота.

— Ладно уж, остаемся, — проворчал он. — Санька, пойдешь со мной на рыбалку?

— А как же!

— Тогда быстрее доедай, и пойдем копать червей.

Хотя меня на рыбалку никто и не приглашал, я почему-то тоже стала доедать побыстрее. И ничем хорошим для меня это не кончилось, поскольку я тут же начала икать.

А икота в моем исполнении — явление совершенно особое. Раз прилепившись, она никак не хочет меня оставлять. Что я только не делала! И воду пила ведрами, и руки за спину при этом закладывала, и дыхание затаивала — все без толку! Точнее, икота делает вид, что покинула мое бренное тело, я радуюсь и начинаю что-либо говорить, и в этот момент она, икота, обычно коварно возвращается. При этом мои реплики звучат с таким диким подвыванием, что у непосвященных в особенности моего организма людей сразу же возникает желание набрать «03». Сейчас, правда, рядом были только свои, но легче от этого не становилось.