Юлий Буркин - Рок-н-ролл мёртв

Я постарался не отвлекаться на все подробности жизни дяди Севы, а сосредоточился на главном.

Теперь я знал, что и по прошествии многих лет, будучи уже секретарем обкома по идеологии, он не потерял профессионального интереса и "курировал" медицину. Особо он интересовался исследованиями по своей специальности - центральная нервная система. Наибольшим же фавором и бесконечной финансовой поддержкой (из партийной, естественно, казны) пользовалась у него именно эта лаборатория в родном ему учреждении. Пристальное внимание "сверху" было замечено администрацией института, и вскоре лаборатория эта заняла в институте особое - привилегированное положение; вскоре фактически все подразделения института в той или иной степени работали на результаты лаборатории, ее темы стали приоритетными. Понемногу в ней сконцентрировались лучшие институтские головы и современнейшее оборудование. Тут и было получено вещество, названное учеными "жидким нейрозондом", при введении которого каждая клетка организма превращается в приемо-передатчик биоволн. Тут был создан и этот прибор, названный "биотранслятором". Точнее, тут он был лишь в общих чертах "набросан", а окончательно спроектирован и смонтирован он был на опытном заводе НИИ медтехники.

Намерения ученых были самыми, что ни на есть, благородными: новый метод давал возможность быстро и со стопроцентным КПД диагностировать патологии нервных клеток. Севостьянов же, будучи мужиком прозорливым, увидел тут нечто иное: возможность КОНТРОЛИРОВАТЬ чужое сознание (чем он, собственно, много лет и занимался, только более примитивными методами), возможность "подслушивать" чужие мысли и навязывать свою волю...

Я вспомнил и Рома - таким, каким видел его дядя Сева: неопрятным бестолковым юнцом, которого и не слишком-то жаль, вспомнил всю историю этого ограбления. А еще я вспомнил... но это было так страшно и омерзительно, что я, собрав всю свою волю, отогнал видение и сосредоточился на главном - как управлять транслятором.

Все было предельно ясно.

"Зондирование" заняло минуты две, не больше. А на перенастройку транслятора ушло еще минут пять. Я начал с блока "боль", выставил параметр дяди Севы и начал искать свой, наращивая число в экранчике. На 332-х внезапный удар кувалдой по башке рассек ее на две ноющие половины. Я заорал диким голосом и, задыхаясь, сорвал обруч. Боль мгновенно стихла. Это был кайф.

Установив мощность болевого блока на "0", я вновь покрыл голову "венцом" и чуть-чуть повернул рукоятку вправо. Затылок заныл сверлящей, как зубная, болью. Достаточно. Ничего не скажешь, тяжелый стул. Для проверки ПЕРЕДАЧИ я, как мог сильно, укусил себя за руку. Дядя Сева дернулся и застонал.

"Зрение". Секунд через десять я уже видел себя со спины - за пультом прибора. Изображение накладывалось на основное, как при комбинированной съемке в кино.

...Все. В готовность приведены все двадцать два парных блока. Я повернул все рукоятки мощностей (кроме болевого) до упора вправо. И полностью слился сознанием с Севостьяновым. Но тут же "вспомнил", что действие препарата прекратится с минуту на минуту.

Не снимая обруча, я обернулся к дяде Севе и, распутав ему руки, закрыл глаза.

...И, кряхтя, согнулся, развязывая себе ноги. А затем встал, пошатываясь, с лежанки. Обойдя сидящего спиной меня, я-дядя Сева наполнил препаратом шприц и вкатил себе в вену повторную дозу. Сразу стало легче управлять собственным (дяди Севиным) телом. Сорвав с губ пластырь, я подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Странно было видеть там чужое отражение. Дядя Сева выглядел худо. Я перешел к умывальнику, сполоснул и вытер лицо, затем, вернувшись к зеркалу, причесался и, нашарив в кармане ключ, с замиранием сердца, двинулся к двери.

"КАКИЕ НЕРВНЫЕ ЛИЦА, БЫТЬ БЕДЕ..."

Тоша Пташкин скучал на продолговатой, обитой дермантином скамеечке. Я - Анатолий Алексеевич Севостьянов - вышел из лаборатории, сел возле него и, жутко боясь сбиться на несвойственный бывшему секретарю ОК лексикон, произнес:

- Вот так, Антон. В этот раз ты прав оказался. Уел меня, старика.

- В каком смысле?

- В прямом, в прямом, понимаешь. Парень-то этот - наш. Помогать нам будет, не продаст.

- Ну и слава богу, - с искренним облегчением вздохнул Тоша, - а то уж я за Крота испугался. (Я-то знал, что испугался он единственно за свою шкуру.)

- Ты вот что, Антон, - сказал Анатолий Алексеевич, поднимаясь и протягивая ключи от "Волги" (память подсказывала мне, что Тоша пользовался иногда этой машиной), - отвези-ка его домой и отдыхай иди. А мне тут еще поработать немного нужно.

- Хорошо, - кивнул Тоша, взяв ключи, и добавил, приглядываясь, - вы плохо себя чувствуете?

- Устал, - махнул рукой Севостьянов. - Да, игрушку-то верни, не забудь, - напомнил он, и Тоша отдал ему пистолет. - Все, ступай к машине, сейчас он спустится.

Тоша помчался к лифту, а Анатолий Алексеевич вернулся в кабинет. Пройдя в маленькую комнатку, он достал из тумбочки несколько пачек бинтов и шмот пластыря, чтобы я мог связать его заново. Затем он забрался на лежанку и тщательно привязал к ней свои ноги. Затем он заклеил себе рот куском пластыря. А уже потом я сам скрутил ему руки и накрепко привязал его к жесткому ложу, не снимая с головы обруча и даже не открывая глаз. (Ощущение при этом было очень странное, словно совершаешь действие, наблюдая за собой через зеркало, или что-то в этом роде.) Я уже чувствовал, что он начинает слегка сопротивляться мне. Но я успел сделать все и лишь тогда сдернул с головы свой долбаный венец. Дядя Сева, злобно поглядывая на меня, принялся энергично извиваться на лежанке. А я вынул из его кармана пистолет, изобразил воздушный поцелуй и, крикнув: "Чао, бэби!", помчался к лифту.

Вахтер подозрительно оглядел меня:

- Чего это вы по одному тянетесь?

- Нет, мы вдвоем уезжаем, а Анатолий Алексеевич будет работать до утра, - как можно убедительнее ответил я и выскочил на улицу.

...Предрассветная Москва, еще вчера постылая и неуютная, казалась мне раем. Мы мчались по Тверскому, и я наслаждался чувством свободы и торжеством победы. Я пытался сосредоточиться и решить, что же мне следует предпринять дальше, а Тоша гордо, как старший умудренный опытом товарищ, выдавал:

- Рад за тебя, Коля, честное слово. Правильный ты сделал выбор. Времена настают нынче сложные, и всем нам - людям с головой - нужно держаться друг за друга. Что друзья твои погибли, это жаль, конечно. Но ты пойми: без жертв не бывает. Слабый, он должен погибнуть...

И он разглагольствовал бы так еще долго, если бы я не осадил:

- Заткнись ты, жопа.

Он озадаченно умолк.

Теперь-то я знал, какую роль в убийстве Рома сыграл он.

Ученые, "курируемой" Севостьяновым лаборатории все же понимали, что их работа может быть использована и не по назначению; вопрос о том, чтобы перевести тему в разряд "закрытых", стоял давно, но, как это у нас бывает, волокитился. Самим-то им - все равно, ведь перед собой они ставили узко профессиональные задачи. Зато Севостьянов, напротив, всесторонне обдумывал перспективы и выгоды. Он не нажимал на ученых, не торопил события, он знал, что свое возьмет и без того. Ведь нейротрансляция сулит переворот не только в медицине, но и в юриспруденции, и в искусстве, и в политике. Последнее особенно потрясало его воображение. Ведь с помощью нового метода можно тихо и чисто совершить любой государственный переворот. И в любом случае - хозяином положения будет он. Словом, его ожидали блистательные горизонты.