Аврам Дэвидсон - ФАТА-МОРГАНА 7 (Фантастические рассказы и повести)

— Рады слышать. Мы не будем преследовать врага. Сбавляем скорость, и через полчаса все корабли встанут у вашего причала. Передачу заканчиваем.

— Спасибо, Двадцатый. Поле будет свободно и подготовлено для вас. Удачной посадки. Передачу кончаю.

Его рука поднялась от клавиш, и белый свет потух. В неосознанной имитации памяти Вашкевица он отодвинулся от панели управления, встал и пошел к раздатку у стены, где заказал и получил чашку кофе. Он закурил сигарету и стоял, как стояли другие, куря и потягивая кофе. Он победил.

Но тут его настигла истина; и он вздрогнул.

Он взглянул на свои руки и увидел чашку кофе. Он затянулся сигаретой и почувствовал в глубине легких равномерный жар. И ужас охватил его, сдавливая горло.

Он победил? Он ничего не сделал. Вражеские корабли бежали не от него, но от патруля, и это Вашкевиц, Вашкевиц в критический момент принял управление из его рук. Это Вашкевиц всех спас, а не он. Это сделал банк памяти. Банк памяти и Вашкевиц.

Комната закружилась перед ним. Его предали. Ничто не было выиграно. Ничто не было завоевано. Не было друга, который в конце концов пробился через раковину одиночества, чтобы спасти его, но была только младенческая иллюзия доминирующего рассудка. Банк памяти Вашкевица взял его под свою власть.

Он отбросил от себя контейнер с кофе и заставил себя выпрямиться. Он бросил сигарету и растоптал ее подошвой. Дикий гнев, раскаленный добела, поскольку поднимался из глубины его существа, съедал его. «Марионетка, — издевательски нашептывал ему в уши голос рассудка. — Марионетка!»

«Пляши, марионетка! Пляши на ниточках!»

— Нет! — крикнул он. И перенеся ужасный прилив гнева, гнева все истребляющего, который выжег последние следы страха в его сердце, как окалину в расплавленной стали, он повернулся, чтобы встретиться со своим мучителем, бросить свое сознание назад, в жизнь Вашкевица, заключенного в банк памяти.

Проходя через кружащийся прилив воспоминаний, охотясь за тонкой нитью контакта, он ждал только момента, чтобы вступить в схватку со своим предшественником, встать лицом к лицу с Вашкевицем. Конечно, за все эти годы на Посту этот человек должен был передать какие-то мысли тому, кто придет за ним. Джордану только надо найти эту точку, где влияние будет самым сильным, и решить проблему, к здравому рассудку или безумию, к гордости или стыду, раз и навсегда.

— Привет, Брат.

Дружелюбные слова были брызгами холодной воды на яркое пламя его гнева. Он… Вашкевиц… стоял перед зеркалом в спальне, и его лицо смотрело на человека, который был он сам и который также был Джорданом.

— Привет, Брат! — сказал он. — Кто бы ты ни был и когда бы ты ни был, привет!

Джордан смотрел глазами Вашкевица, в отраженное лицо Вашкевица, это было дружелюбное лицо, лицо человека такого же, как и он сам.

— Об этом тебе не говорили, — произнес Вашкевиц. — Этому не учили в школе — что рано или поздно каждый часовой оставляет послание тому, кто придет за ним.

Это кредо Поста. Ты не одинок. Не важно, что происходит, ты не одинок. На окраине империи, встречая неизвестные расы и бесконечную глубину вселенной. Это сохранит тебя от всех бед. И так долго, как ты будешь помнить, ничто не сможет повредить тебе, ни нападение, ни поражение, ни смерть. Включи экран самого удаленного «пса» и сделай самое большое увеличение. И за пределами своего зрения ты сможешь увидеть «пса» другого Поста, принадлежащего человеку, который охраняет Границу рядом с тобой. По всей Границе расположены посты, создающие стальную цепь, чтобы защитить Внутренний Мир и его людей. У них свои жизни, а у тебя своя; и твоя жизнь нужна для того, чтобы стоять на страже.

Это нелегко, ни один человек не может столкнуться со вселенной в одиночестве, но… Ты не одинок! Все те, кто сейчас охраняют Границу, — с тобой; и все, кто когда-либо охраняли Границу, — тоже. В этом наше бессмертие, нас, охраняющих Границу, в том, что нас не останавливают наши смерти, но мы живем на Посту, где служим. Мы в экранах, в управлении, в банках памяти, в каждой кости и жиле их стальных тел. Мы — это Пост, твой стальной брат, что сражается, живет и умирает вместе с тобой и приветствует тебя наконец в нашем духовном сотрудничестве, когда для тебя лично свет угаснет навеки и когда то, что было тобой, станет ни чем иным, как холодным прахом, уносящимся в вечность космоса. Мы с тобой, и ты не одинок. Я, который был раньше Вашкевицем, а теперь являюсь частью Поста, оставляю тебе это послание, как оно было оставлено мне человеком, служившим до меня, и которое ты оставишь в свою очередь человеку, который придет за тобой, и так далее, на протяжении столетий, пока мы не станем зрелой расой, которой будет не нужен щит из разума и стали.

Привет, Брат! Ты не одинок!

Итак, когда шесть кораблей Двадцатого патруля опустились у Поста, человек, ждавший их, чтобы поприветствовать, получил больше, чем звезду ветерана за сражение на грудь. У него было нечто большее, чем победа в битве. Он нашел свою душу.

(Перевод с англ. Ю.Беловой)

Дин Маклафлин

ЯСТРЕБ СРЕДИ ВОРОБЬЕВ

На экране местонахождения самолета, расположенного слева на приборной доске перехватчика «Пика-Дон», не было видно ни одного аэродрома. А Ховарду Фармену аэродром был нужен позарез. Он снова бросил взгляд на стрелку расходомера. Никаких шансов дотянуть до границы Западной Германии, не говоря уже о Франкфурте-на-Майне. Далеко внизу, насколько хватало глаз, тянулся плотный слой облаков.

Их здесь быть не могло. Четыре часа назад, когда он поднялся с палубы «Орла», Фармен изучал последние фотографии погоды, переданные со спутника по телеканалу. Небо над южной Францией было практически чистым — лишь кое-где виднелись пятнышки облаков. Такая плотная облачность просто не могла появиться за столь короткое время. В десятый раз пробежал глазами данные метеосводки. Нет, ничто не могло вызвать подобное изменение погоды.

Но самое странное было не в этом. Он поднялся в воздух утром. Взрыв французской бомбы, за которой он наблюдал, ослепил его на какое-то время — он не знал на сколько, — и «Пика-Дон» потерял управление. Сработала защитная система, и управление восстановилось. Когда зрение вновь вернулось к нему — а слепота не могла продолжаться долго, — солнце было уже на западе.

Это было просто невозможно. У «Пика-Дона» не было столько горючего, чтобы находиться так долго в полете.