Владимир Баграмов - Страна убитых птиц

— Я забыл, кто я! Я помню, что упал и сильно ударился, смотри!

Пришелец повернул голову в профиль, Иу увидел еще рану, подсохшую, на глаз определил, что ей никак не больше трех Лун. Рана была опасной, на виске. Иу покачал головой, опять поднял руку с намоченным в спирте пучком водорослей.

Пришелец застонал, прикрыл глаза, некоторое время стоял так, качаясь из стороны в сторону. Потом улыбнулся.

— Я ничего не помню! Я знаю, что-то было, много и всего! Я помню весь мир, знаю, зачем и для чего каждая вещь, все мелочи! Но я не помню, кто я. Так не бывает, а? — Он рассмотрел пучок водорослей в руке Иу, кивнул. — Ты хочешь вылечить меня, бедный мутант. Добрый человек, добрый и больной народ, изгнанный отовсюду. Не лечи меня, я почему-то умею это делать сам. Раньше не умел, а теперь… Смотри!

Иу давно с удивлением вслушивался в речь пришельца. Он многое понимал. Не все, многое было и непонятно, но… Это был и его язык, язык народа хау. Иу гордо вскинул голову — ОНИ БЫЛИ РОДСТВЕННИКИ, НАРОД ХАУ И КРАСИВЫЕ — это он понял неожиданно!

Пришелец рванул ткань халата на плече, расширяя дыру.

— Смотри, я раньше не умел, а теперь…

Он закрыл глаза, нахмурил брови. Иу и Сина смотрели, затаив дыхание.

… ИЗ НЕПОСТИЖИМОЙ ГЛУБИНЫ МРАКА, ЧТО ВСЕГДА ТАИТСЯ ЗА СОМКНУТЫМИ ВЕКАМИ, ОН ВЫЛОВИЛ КРОХОТНУЮ ИСКОРКУ-ТОЧКУ, ПЛЫВУЩУЮ ЧУТЬ В СТОРОНЕ ОТ МНОГИХ ПОДОБНЫХ ЕЙ… И, СОСРЕДОТОЧИВШИСЬ, ЗАСТАВИЛ ЕЕ МЕДЛЕННО ПРИБЛИЗИТЬСЯ… А КОГДА ПРЕВРАТИЛАСЬ ОНА В ЛОХМАТУЮ, С ОСТРЫМИ ГРАНЯМИ ЗВЕЗДОЧКУ, ОН, УДЕРЖИВАЯ ЕЕ НА КРАЮ ЧЕРНОЙ ЧАШИ МРАКА, СОСРЕДОТОЧИЛСЯ НА РАНЕ НА ПЛЕЧЕ… ОН ГЛАДИЛ КРАЯ ЕЕ, МЫСЛЕННО ПОДГОНЯЯ К НЕЙ ТЕПЛЫЕ, ЦЕЛИТЕЛЬНЫЕ ВОЛНЫ, ВЫДАВЛИВАЯ СГУСТКИ ЗАПЕКШЕЙСЯ И ОСТРОВКИ СВЕЖЕЙ КРОВИ ЗА ПРЕДЕЛЫ КРАЕВ РАНЫ… А КОГДА ОСУШИЛ, ПОДГОТОВИЛ ПОЛЕ ТАИНСТВА ИСЦЕЛЕНИЯ, УСИЛИЕМ ВОЛИ ПЕРЕВЕЛ МЕРЦАЮЩУЮ ИСКРУ-ЗВЕЗДОЧКУ НА РАНУ СВОЮ И ГРАНЯМИ-КРАЯМИ ЕЕ СТЯГИВАЛ РАЗРЕЗАННЫЕ И ПОРВАННЫЕ ТКАНИ, КАК ПАУК ТКЕТ ВЕЧНУЮ СВОЮ ПАУТИНУ НАД БЕЗДНОЙ, КОТОРУЮ ЕМУ НИКОГДА НЕ ПОСТИЧЬ, НО КОТОРАЯ ПРЕОДОЛИМА С ПОМОЩЬЮ СЕРЕБРИСТЫХ НИТЕЙ РОЖДЕННОЙ ИМ ПАУТИНЫ… А ЗАКРЫВ, ЗАШИВ РАНУ СИЛОЙ ДУХА СВОЕГО, ДОЛГО ВОДИЛ ЛАДОНЬЮ, СГЛАЖИВАЯ И ЦЕМЕНТИРУЯ МОНОЛИТ ЖИВОЙ ПЛОТИ, НАПОЛНЯЯ ЕГО ЖИЗНЕННОЙ ДРОЖЬЮ И ТРЕПЕТОМ…

Потрясенные Иу и Сина смотрели, как на глазах, в короткое и неуловимое время, зарастает, затягивается глубокая рана, выдавленная по бокам на кожу свернувшаяся кровь смывается прозрачными подтеками неведомой жидкости. И вот уже гладкая, розовая кожа с чуть вспухшим швом — вместо рваной и глубокой раны…

Он сел на свой ржавый бак, устало улыбнулся. Тронул пальцем присохшую рану на виске, виновато улыбнулся:

— А здесь почему-то не могу! Нет, могу, но знаю — нельзя. Почему?

— Тот, кого не звали, там нельзя! — мудрый Иу поднял вверх тощий и длинный палец. — Там ум, он ду-у-мает!

Иу вздрогнул. Он никогда не произносил таких слов, никто при нем никогда не произносил слов «ум» и «думает». Он был уверен, что ни отец, ни мать его покойные не знали этих слов. Откуда же они возникли. Иу испуганно огляделся, всхлипнул растерянно и жалко. И мгновенно зафиксировал взгляд пришельца — ОН ЕГО ЖАЛЕЛ!

Иу гордо поднял голову.

— Право Семи Лун Повиновения. Тот, кого не звали, ты согласен?

Викентий Смагин не знал, что такое Луны Повиновения, но кивнул, не сводя глаз с этого тощего, прямо перевитого узлами сухожилий и тонких сухих мышц, человека. Мутанта, изгоя. Лысый большой череп, проваленные, с красноватым огоньком в глубине глаза, тонкие губы, хрящеватый нос…

— Брат мой, — шепнул Смагин тихо и тревожно.

Иу понял и это слово. Оно возникло в его мозгу ясно, словно всегда там было, возникло во всем его емком значении.

Иу хмуро кивнул и поднял руку. Сина встрепенулась. У народа хау это означало молчание и внимание. Повелитель думал. А думал мутант Иу о том, как быстрее провести пришельца к тому далекому месту на краю великой СВАЛКИ, где обнажалась земля и откуда бил родник чистой, прозрачной жидкости. Единственный родник на этой огромной территории. Чистая, питьевая вода. Однажды Иу видел, как ее пил Красивый, что убегал от других Красивых. Его убили возле родника. Мутанты эту воду не пили, они от нее тяжко и долго болели.

— Тот, кого не звали, тут. Сина тут. Иу ушел для тебя.

Иу ткнул пальцем в пришельца, тонкие губы его растянулись в улыбке-оскале.

— Ты не умрешь. Пить нельзя, Иу принесет пить. Жди.

Глава четвертая. Президент

Все знают, что смерть есть. Но никто не ждет ее прихода. Никто не знает, что испытывает самоубийца, спуская курок, ощущая на краткий миг, как свинец распарывает кость виска, вторгается в мозг или пробивает его задохнувшееся от ужаса сердце. Какая бездна обиды, горечи и сожаления о содеянном взрывается в его сознании, бездна, подобная вспышке сверхновой звезды, озаряющей всю его печальную жизнь за какие-то доли секунды.

Все знают, что смерть приходит неизбежно. Но никто не ждет ее прихода, оттягивая миг встречи вне зависимости от объективных обстоятельств. Процесс оттягивания люди назвали надеждой.

Смерть есть. Останавливается сердце, измученное дыхательной аритмией, обезумевший мозг панически вылавливает крохи кислорода из загустевающей крови, холодеют конечности и липкий пот покрывает безвольное тело. Подобно атомному взрыву протестует гигантским скачком биоэнергетики каждая клетка тела умирающего. Хаос на атомном уровне, хаос на молекулярном — порождают чудовищный выплеск индивидуального биополя.

Куда уходят эти миллионы мощных сигналов? Где тот приемник, что суммирует их, складывает в ячейки таинственного ИНФОРМАЦИОННОГО ЦЕНТРА? Тайна. И никогда человеку не удастся даже приоткрыть край завесы этой великой тайны.

Вселенная непостижима.

Просто она ЕСТЬ. Как жизнь и смерть самой вселенной. Вселенная вечна. И эту вечность непостижимого не в силах постичь слабый разум человеческий. Ибо он сам вечность. Сознание и бытие. Никто, ничего и ни в чем не определяет. Безмерность малого в непостижимости большого — таково соотношение ВСЕЛЕННОЙ, БЫТИЯ, СОЗНАНИЯ, МАТЕРИИ, ВРЕМЕНИ.

Когда Джу Найдис, вызванная в четыре часа утра к нему впервые, а было это ровно десять лет назад, вошла, сопровождаемая Исполнителем, начальником Охраны и перепуганным лечащим врачом, он умирал. Мышца его шестидесятилетнего сердца почти не работала, она медленно, с всхлипыванием и содроганием сокращалась, выталкивая старческую кровь в артерии и вены чуть не со скрипом.

Президент лежал на своей жесткой, спартанской кровати белый, как бумага, с закатившимися зрачками, с лицом, по которому со лба катились крупные капли смертного пота. Громадный череп блестел, отражая яркий свет лампы на тумбочке. Тонкие, шафранового цвета, с холеными длинными ногтями руки лежали поверх одеяла, пальцы методично перебирали шелковую ткань пододеяльника. Руки ИСКАЛИ, как ищут руки всех умирающих от долгой, мучительной болезни.