Евгений Прошкин - Механика вечности

Сделанная мною в клетчатой тетради запись мало чем отличалась от предыдущих. Я видел себя лежащим на холодном столе из нержавейки. Обзор загораживал огромный бледный живот, вздувшийся, будто у утопленника. Я помнил боль и желание вырваться из кожаных ремней, а потом — мозолистые пятки, показавшиеся из моего нутра. Я рожал какого-то здорового мужика, он лез вперед ногами и при этом неистово сопротивлялся. Когда он вышел весь, мне на лицо накинули сырую тряпку, и разглядеть новорожденного я не смог, но я точно знал, что у меня двойня и что роды еще не закончились.

Я поставил точку и с трудом подавил желание разорвать тетрадку. Порыв был таким же привычным, как и процедура записи. Я снова сдержался. Однажды мне приснится что-нибудь нормальное, и я закончу сборник кошмаров красивой и светлой историей. Я впишу ее красными чернилами, а потом торжественно предам тетрадь огню.

На этот раз звонок застал меня дома. Я взял трубку после пятого гудка и сонно вякнул:

— Алле.

— Привет, — сказал я.

— Здорово. Кто это?

— Это я, — ответил я, соображая, что по телефону ничего не объяснить.

— Кто "я"? — спросил я на другом конце провода.

— Я — в смысле ты. — Это пояснение запутало меня самого и окончательно превратило разговор в фарс. — Через пятнадцать минут жду тебя у подъезда. Да не бойся, ничего тебе не будет, если не опоздаешь, конечно. До скорой встречи, Мефодий.

Ждать на улице было невозможно, и я зашел в подъезд. Дом дремал. Его жители достойно отметили конец рабочей недели и теперь с наслаждением предавались субботней неге, поэтому, когда сверху начал спускаться лифт, я был уверен, что это он.

Двери раскрылись, и на площадку вышел сутулый небритый мужчина в мятых брюках. Во рту у него торчала наполовину истлевшая сигарета, та самая, которую я неизменно выкуриваю натощак. Мужчина поднял голову и замер. Да, это был я.

Человек, стоявший напротив, был совсем не тот, кого я привык видеть в зеркале: заспанные красноватые глаза, блуждающий взор, по-обезьяньи опущенные уголки губ. Намятые за ночь вихры торчали в разные стороны и напоминали прическу Люсьен. Определенно, они с Люсей были похожи — неопрятностью одежды, припухлостью лица и какой-то хронической неумытостью.

Миша издал нечленораздельный звук и что-то изобразил рукой, но смысл жеста остался неясен. Конечно, он меня узнал, как не узнать самого себя? Двадцать пять и тридцать — это почти одно и то же.

Потрясение — самое невыразительное слово, которым можно описать то, что было написано на его физиономии. Она побледнела до прозрачности, казалось, его сердце перестало биться, и вся кровь оттекла к ногам. В его взгляде смешались ужас и ожидание.

Речь, которую я составил по дороге от Люси, выветрилась из памяти как утренний сон.

— Такие вот дела, — произнес я. — Ну, здравствуй, что ли.

Его рукопожатие было не слабым и не крепким — точь-в-точь как мое.

— Ты — мой брат? — с трудом выговорил Миша. — Близнец?

— Только по гороскопу. Так же, как ты, естественно. Давай отойдем куда-нибудь, зачем людей смущать?

— Пойдем ко мне.

— "Ко мне", — усмехнулся я. — Алена дома?

— Да. А откуда ты про Алену?.. Ты кто?

— Правильно, где ей еще быть? Нет, к тебе не пойдем. Поднимемся по лестнице, пешком все равно никто не ходит. Алене ты чего сказал?

— Сигареты кончились.

— Ага, минут пятнадцать у нас есть. Это хорошо. Ты присядь, а то ноги не выдержат. У тебя же левый голеностоп поврежден, верно?

Я уже пришел в себя и хотел хоть немножко поиграть в провидца, пожонглировать интимными подробностями нашей жизни. Интересно, если он сейчас возьмет да и треснется затылком о бетон, что произойдет со мной — упаду рядом, окажусь в могиле или вовсе исчезну? Экспериментировать не хотелось, и я, положив Мише руку на плечо, заставил его сесть на ступеньку.

Собеседником Миша-младший оказался скверным. Он так часто меня перебивал, что короткий рассказ превратился в эпическое повествование. В перемещения во времени Миша уверовал быстро и безоговорочно. Он видел своего двойника, и от этого никуда нельзя было деться.

— Есть предложение пожить у Люсьен, — сказал я, переходя к главному. — А я заменю тебя здесь и обеспечу алиби.

Алене я не изменял, поскольку опасался, что она рано или поздно об этом узнает. Теперь у Миши появился шанс безнаказанно вкусить греха, и он его скорее всего не упустит.

— Люсьен, конечно, давно пора проведать. Но Алену я тебе не доверю.

— Эй, да ты ревнуешь, что ли? К кому?

— Все равно. Я — это я, а ты…

— Это я. Ну и что?

— Нет. — Миша упрямо замотал головой.

— Вот скотина! Сам собираешься к Люсьен, а Алене, выходит, даже со мной нельзя. То есть с тобой.

Я поскреб свою щетину, потом провел рукой по его щеке. Вроде такая же.

— Давай переодеваться.

— Прямо сейчас? Лучше завтра, я с перепоя…

— Ничего, поправишься.

— А если я подцеплю чего-нибудь? — капризно проныл Миша, и меня это взбесило.

— Ты хотел знать, что будет дальше? Слушай. В апреле Алена уйдет.

— Как так уйдет? — оторопел он.

— Насовсем.

— Врешь!

— Жалко, я паспорт не взял, там все написано.

Он отошел к окну и закурил. Представив, что сейчас творится у него в душе, я пожалел, что не сдержался.

— Не расстраивайся. Конечно, вначале было трудно. А когда смирился, вроде ничего, жить можно. Телевизором никто не достает. Сиди и пиши на здоровье. Сам себе хозяин! Захотел — пошел в магазин или убрался. Не захотел — не надо. К тому же стервой она оказалась порядочной. Угадай, что тебе достанется после раздела имущества.

— Книги, компьютер и стол.

— Точно. И тесная конура в Перове. Нормально?

Миша докурил сигарету до самого фильтра, и яростно растоптал ее каблуком.

— А может, и к лучшему, — опустошенно, совсем как Мефодий, сказал он и расстегнул ветровку. — Только денег у меня с собой — ноль. Подкинешь? Я потом верну.

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Истерический смех не отпускал нас несколько минут, пока не заболели легкие. Когда мы все же успокоились, утерли слезы и просморкались, то ощутили себя теми, кем являлись по сути: больше, чем близнецами, больше, чем единомышленниками. Мы были единой личностью.

Миша первым раскинул руки, и мы обнялись. Я устыдился, что не рассказал ему всей правды, включая и то, в каком виде он застанет Люсьен. Я был достаточно брезглив, чтобы позариться на чересчур доступное тело, и Мишу-младшего ожидал неприятный сюрприз. Мысль о том, что я обманываю самого близкого человека, больно резанула по совести, однако от нового порыва откровения я удержался. Все, что хорошо для меня, полезно и для него.