Евгений Прошкин - Механика вечности

— …исключено. Второй срок Туманову не потянуть.

Обычные разговоры для людей моего времени. Иммигранты прибывают, президенты правят, народ желает выпить — ни одна из констант этого мира не пошатнулась.

Я купил бутылку шампанского, шоколадку. «Сказка» и уже раздумывал, что преподнести Люсьен, — гвоздику или розу, но вовремя вспомнил, к кому я собираюсь. «Сказка» была явным излишеством, а цветочек и подавно пришелся бы не ко двору. Вернувшись к прилавку, я взял литровую бутылку водки, с таким расчетом, чтобы самому достался хотя бы стакан.

Люсьен вышла в грязном халате. Жирные волосы были собраны в косматый хвост и заколоты чуть пониже макушки. Длинная неровная челка прикрывала верхнюю часть темного лица. На память пришло модное когда-то слово «синявка». Точно, Люсьен — синявка. Алкоголичка. Конченый человек.

— Нарисовался! — воскликнула она и потянулась ко мне своими сизыми опухшими губами.

Я сжал зубы и стерпел. От Люсьен едко пахло потом и кислым пивом.

— Привет, — сказал я.

— Сколько не виделись-то? — Люся говорила громко, но ласково, и я сообразил, что она пьяна. Когда только успела? — Почти год, — продолжала она, и я, прибавив еще пять, мысленно присвистнул. — Заходи. Я смотрю, ты принес чего-то, значит, как приличный человек явился?

— Как приличный, — подтвердил я.

По сравнению с ее жилищем моя берлога тянула на царские покои. Со стен тут и там понуро свисали лоскуты просаленных обоев, а линолеум на полу напоминал застывший ледоход.

— Так вот и живем, — весело пояснила Люсьен, правильно истолковав причину моего оцепенения. — Все руки не доходят, а мужика-то в доме нет!

Я пропустил последнюю фразу мимо ушей и вместо ответа вытащил из сумки пузырь.

— О-о! Гость в дом — бог в дом. А закуска есть?

— На тебе, вместо закуски, — сказал я, показывая шампанское.

— Это на утро, — деловито заметила Люсьен, убирая бутылку в холодильник. — Встретим его вместе, а? — добавила она и подмигнула так, что внутри у меня все перевернулось.

Люська! Кто бы мог подумать?! Неужели это ты, чистенькая, обаятельная, целеустремленная? Неужели какой-то гад смог одним махом выкорчевать в тебе все хорошее?

— Стаканы у меня побились, мы из кружек будем, ладно?

Из коридора раздались шлепки босых пяток, и на кухню выбежала маленькая девочка в застиранной кофте.

— Мам, — проскулила она. — Дай покушать.

— Иди спать! — злобно крикнула Люсьен. — И не мама я тебе, поняла, дура? Я тебе сестра, сколько еще повторять? Иди ложись, сказала!

— Сестра, я кушать хочу.

— Щас врежу, сволочь! Всю кровь мою выпила!

Я посадил девочку на колени и обнял. Она не плакала — только всхлипывала, недоверчиво рассматривая меня черными глазищами. Что ей приходилось видеть на этой полуразрушенной кухне — какие оргии, какие вакханалии? Что вообще она видела в жизни, сидя в углу, как мышонок? И что ожидает ее впереди — совместные пьянки со старухой-сестрой? Грязные шершавые пальцы собутыльников, оставляющие болезненные царапины?

Я выудил из пакета шоколадку и отдал ее девочке.

— Это мне, да?

— Тебе, Оксан.

— Вся? — изумилась она.

— Да. — У меня вдруг задрожал подбородок, и я поспешил закурить.

— Спасибо, дядя. Я пойду, ладно? — спросила малышка, не двигаясь с места.

Она смотрела на меня так внимательно, будто хотела запомнить на всю жизнь. В ее взгляде было столько благодарности, что я, не выдержав, отвернулся.

— Дядя, а как вас зовут?

— Миша.

— Спасибо, дядя Миша.

Оксана скрылась в комнате. Как раз к этому времени Люсьен справилась с пробкой и наполнила две эмалированные кружки, одну — темно-зеленую, другую — бежевую, с наивной ромашкой на боку.

— Зря, — сказала она. — Звереныша баловать нельзя. Где я ей потом шоколада напасусь?

— Сука ты, Людмила. Она же тебе сестра. Сколько ей сейчас?

— Года четыре, кажется. Ну, давай.

Мы выпили и по очереди закусили длинным вялым огурцом. Водка отдавала древесиной, небось и правда братья-поляки сработали. Или посуда Люсьен так пропиталась дешевым пойлом, что вонь сивухи стала ее физическим свойством.

Люсьен налила по второй, слегка сократив мою долю и существенно увеличив свою. Говорить было не о чем. Любые воспоминания неизбежно привели бы нас к той теме, которой ни мне, ни ей касаться не хотелось. Я собрался рассказать анекдот, но Люсьен настолько вдохновенно смотрела в свою кружку, что я передумал.

— Давай, — кивнула она и утрамбовала сто пятьдесят граммов в один глоток.

На кухню незаметно вошла Оксана и остановилась у стола.

— Чего тебе? — утробно спросила Люсьен, прочищая севшее горло.

— Это вам, — улыбаясь, сказала сестренка и положила перед нами по кусочку шоколадки.

— Ну все, иди спать. Здесь взрослые, не мешайся!

Оксана помахала мне ручкой и отправилась в комнату.

— Спокойной ночи, — пожелал я ей вслед.

— А как это? — спросила она.

Я выразительно глянул на Люсьен, но та была занята бутылкой.

— Чтобы ты спала крепко-крепко и чтобы тебе приснилась какая-нибудь сказка.

— "Сказка" у меня уже есть, — пролепетала Оксана. — Она вкусная.

— Так ты умеешь читать? Вот молодец!

— Слушай ее больше. Давай. — Люсьен вновь подняла бокал, и я поразился точности ее движений. Судя по всему, пол-литра для нее были только разминкой.

— Ты тут продолжай, а я пойду лягу. Где у тебя примоститься можно?

— Пить не будешь, что ли? Странный! Там кровать стоит, увидишь. Погоди, я скоро приду.

— Угу, — промычал я, надеясь, что она отрубится прямо за столом.

Уже сквозь сон я услышал, как на кухне хлопнуло шампанское — до утра Люсьен не дотерпела, и это значительно повышало мои шансы провести ночь спокойно. Если б я мог представить масштабы ее падения, то предпочел бы переночевать в каком-нибудь теплом подъезде…

Под утро врезали нежданные заморозки, и лужи покрылись прозрачной корочкой, визгливо лопавшейся под ногами. Солнце, в сентябре еще сильное, успело выбраться из-за ближайших крыш, но дыхание все равно превращалось в белый, с голубым отливом, дым.

Для такого климата моя одежда не годилась, и, стоя у телефона-автомата, я приплясывал, как дрессированный мишка. Если б Люсьен не проснулась так рано или, проснувшись, отвалила бы куда-нибудь по своим пьянчужным делам, то я мог бы позвонить и от нее. Но она, как назло, встала ни свет ни заря. Охая и рыгая, Люсьен тощим привидением шаталась по квартире в надежде, что я сбегаю за пивом. Ха!

Я милостиво оставил ей двадцатку — с условием, что она купит чего-нибудь и для сестренки. Люсьен поклялась здоровьем матери.

Сделанная мною в клетчатой тетради запись мало чем отличалась от предыдущих. Я видел себя лежащим на холодном столе из нержавейки. Обзор загораживал огромный бледный живот, вздувшийся, будто у утопленника. Я помнил боль и желание вырваться из кожаных ремней, а потом — мозолистые пятки, показавшиеся из моего нутра. Я рожал какого-то здорового мужика, он лез вперед ногами и при этом неистово сопротивлялся. Когда он вышел весь, мне на лицо накинули сырую тряпку, и разглядеть новорожденного я не смог, но я точно знал, что у меня двойня и что роды еще не закончились.