Наталья Колесова - Мой город

— Привет, — молвил, наконец, Быков. — Ты чего там… сидишь?

Мужик откашлялся, просипел:

— Здравствуйте…

— И все.

И мы молчим, мнемся. И он молчит, смотрит. А потом вдруг — более-менее твердо:

— Ребята, вы простите, некуда, нас трое…

Я глаза вытаращила — мы что, к нему в гости набиваемся?

— Да мы и не стремимся, — пробурчал Быков.

А мужик совсем духом пал, аж жаль берет.

— Вот продуктов могу дать… банку консервов. Говядина.

— Да мы сами сколько угодно дадим! — сказала я.

А он все свое талдычит, жену с ребенком приплел, че к чему, че по чем?

— Эй! — не выдержала я. — Да нужен нам ваш погреб!

Он сгорбился, вниз смотрит.

— Простите… у меня приемник там, кручу-кручу — молчит. Думаем — все. А тут голоса. Жена… она в обмороке… Как же вы уцелели?

— Уцелели, — эхом отзывается Быков. Он как будто что-то понимает.

— А как… — колеблясь, спрашивает человек, — там… что-нибудь осталось?

— Осталось, — говорит Быков, походит и садится на корточки. Мужик отшатывается, впивается руками в крышку. Быков говорит спокойно и мирно:

— Все цело. Только небольшие повреждения на заводе. Зачем вы залезли в погреб?

— Я строил, — говорит мужик, — я давно его строил. По книжке. "Гражданская оборона". Там все написано. И воду провел, и продукты… Соседи смеялись… досмеялись… А кто-нибудь живой остался? Рядом — хоть кто-нибудь?

— Всех эвакуировали, — сказала я, — а вы чего тут?

— Я думал — не успеем… Как закричали — война, мол, эвакуация, я — жену и Вовку — и вниз. Я ж готов был всегда… Знал, что добром не кончится. Слушайте, но если… может, можно уже выходить? Я счет дням потерял. Может, спала уже радиация?

Быков повернулся и посмотрел на меня — поняла ли я? Я поняла — и мне даже плохо стало.

— Не было… — сказала я. — Не было никакой радиации… не было. И войны не было.

Человек глядел так, словно я помешалась.

— Как? — спросил он.

— Быков, ну скажи!

Быков молчал. И смотрел на мужика. А тот смотрел на него. У него было совершенно пустое лицо. Облизнул черные губы.

— Не было? — переспросил тихо.

Быков кивнул.

— Не было… кричали — война… страшно так… как не было? Вы же сказали — эвакуация. Как не было?! Нельзя так, ребята… мы тут сидим, последние, может… потом голоса… Нине плохо… вы говорите — не было?

— Слушайте, — раздельно сказал Быков и бегающие глаза человека устремились к нему, — слушайте меня. Войны не было. Была авария на комбинате. Эвакуация. Скоро все вернутся. Не было войны, понимаете? Кто-то пошутил…

Человек дернулся — со странным всхрипом:

— Боже мой… пошутили… и вы здоровые, и не было… А мы… мы сидим и потихоньку сходим с ума… Нина! Они говорят — не было, Нина!

Он крикнул и перешел на невнятный шепот-бормотание, уткнувшись лбом в край люка. Он стукался головой в скобу и все шептал, шептал что-то… У него тряслись плечи.

Быков похлопал его по руке:

— Вылезайте, берите свою Нину…

Человек медленно поднял голову — все лицо у него тряслось — и вдруг закаменело.

— А чем вы докажете?

— Что? — не понял Быков.

— Что войны не было.

Быков медленно поднялся, покачался на онемевших ногах. Сказал затрудненно:

— Н-ну… дорогой товарищ… вылезайте и посмотрите сами. А мы уйдем.

И мы ушли.

— Не скоро очухаются, — заметила я.

— Ужасно, — сказал Быков.

И это было действительно ужасно, потому что Быков таких слов сроду-роду не употреблял.

Город жил. В нем каждый день, каждый час что-то менялось. Мы возвращались по той же улице — но она была другой. Здесь несколько часов назад стояла кафе-стекляшка, откуда мы утром сперли зачерствевшие сырки. Сейчас от него остались лишь балки и фермы. Все остальное словно стекло с них, горами громоздилось внутри здания и вокруг. Мы остановились поглядеть. Было тихо.

— Как будто сотня лет прошла…

Я оглянулась. Соседние здания были целы и невредимы.

Ветер был внезапен. Он налетел, собирая в кисти ветки деревьев с едва проклюнувшимися листьями, загремел крышами домов, карнизами, застучал полетевшим картоном. Полетел, натужно махая крыльями, запоздало прячущийся голубь. Вслед за ветром пришла туча, и небо стало цвета свежераскатанного асфальта. Пахнуло холодом. Мы одновременно застегнули куртки.

Молния прорезала все небо, и громыхнуло так, что я аж присела, ухватившись за Быкова.

— Ое-ей!

Хлестанул. Быков рванул под козырек подъезда. Я плясала на улице под такими густыми и толстыми струями дождя, что вокруг ничего не было видно. Что-то треснуло меня по макушке. Я схватилась за голову и увидела, что об асфальт забарабанили твердые круглые камешки. Град! Меня подхватили и рванули вперед и вверх. Сразу стало сухо — спаситель Быков умыкнул меня под козырек подъезда.

Стена дождя отвесно рычала с трех сторон, рыжие градины стучались, тонули в потоке, подпрыгивали, достигнув асфальта, и неслись мимо, как стремительные ледяные рыбы. Я отжимала волосы, тяжело дыша и не сводя глаз со взбесившейся улицы. Меня колотило.

Быков кинул на меня свою куртку, молча обхватил поперек груди, ткнулся подбородком в мой затылок и тоже стал смотреть на улицу. Град стал мельче и реже, но по асфальту неслись все те же потоки воды — я ногой измерила их — чуть ли не по колено. Слегка посветлело, ушла туча, но небо осталось каким было до грозы — бледно-белым.

Я вздернула голову — щеку уколола жесткая щетина Быкова.

— Пошли?

Он помедлил — я плечом чувствовала его мерно бьющееся сердце — отпустил меня, спустился со ступенек, из-под козырька выглядывая в небо:

— Пошли.

— Чай греть? — спросил Шельга, когда мы возникли на пороге.

— А как же, — сказала я. — С ромом.

— Рома нет, — огорченно поведал Шельга. Вот и пойми — то ли человек без юмора, то ли он это так издевается…

Я скинула промокшие кроссовки и забралась с ногами под одеяло. Шельга, не торопясь, расставлял стаканы. Быков, сопя, стаскивал мокрую одежду.

— Прошу к столу.

Я перебралась на стул, вцепилась обеими руками в горячий стакан. Блеск! Тепло, светло и мухи не кусают… И поймала быстрый взгляд Шельги. Необычный какой-то. Очень, знаете, мужской…

Опустила глаза. М-да… грудь под мокрой майкой просвечивает, как сквозь тюль. Я свела локти вместе. И услышала гмыканье Быкова. Вот, гад, все замечает.

— Ну как? — спросил Шельга.

Быков доложился.

— Думаете, они сюда придут?

— Этот город как трясина, — сказала я, — здесь никто не встречается во второй раз.