Святослав Логинов - Страж перевала (сборник)

Самыми храбрыми оказались зайцы. Несколько длинноухих зверьков выскочили на поляну. Ошалев от света и шума, они принялись словно в марте, скакать и кувыркаться через голову. За ними рыжей молнией выметнулась лисица. Сейчас ей было не до охоты; вспомнив, как она была лисенком, старая воровка кружилась, ловя собственный хвост. Несколько косуль вышли из кустов и остановились. Десяток кабанов направились было к провизии, сложенной детьми в общую кучу, но Ганс погнал их на середину, в хоровод. Птичий гомон заглушал все, кроме дудочки Ганса. Дети побросали инструменты и бросились в пляс.

Ганс играл.

Перед землянкой шла веселая кутерьма. Мальчишки и девчонки всех возрастов, всех званий и сословий, нищие в серых лохмотьях или дети купцов и богатых цеховых старейшин в добротных курточках, а иные даже в башмаках, прыгали и орали, визжали, кувыркались и хохотали от беспричинной радости. Сегодня им дано забыть все, что разъединяет их. Дай бог, чтобы это чувство возвращалось к ним потом хотя бы изредка.

Среди детей бегали и кружились звери, те, кого Ганс сумел найти в окрестностях города, и те, что спустились со склонов гор. Волки, лисы, барсуки, косули и олени. Только сегодня и только здесь они не боялись никого. Пусть дети думают, что это они сделали такое. В конце концов, так оно и есть.

Пальцы Ганса летали над отверстиями флейты. Мотив, потерявшийся в шуме, казался неслышным, но его разбирали все. Постепенно Ганс подводил пляску к концу. Когда замолкнет дудочка, сумеют ли дети и животные не испугаться и не испугать друг друга? Беды не случится, в этом Ганс был уверен. Он чувствовал всех, кто был на поляне. Трое медвежат возились у его ног, а неподалеку, укрывшись за валуном, недоверчиво и ревниво следила за ними медведица. Матерый волк–одиночка, зимами разбойничавший на дорогах вокруг города, пришел и схоронился в кустах. Но сегодня они никого не тронут: ревность медведицы успокаивается, а неспособный к веселью поджарый бандит уже собирается зевнуть протяжным скулящим звуком и уйти прочь.

Потом Ганс почувствовал, что сюда идет еще кто–то. Их много, они злы и опасны. Что же, милости просим, дудочка встретит вас, и вы уйдете, никого не тронув. Сегодня у хищников постный день.

— Во имя господа, прекратите! — прозвучал вопль.

На краю поляны, высоко держа черное распятие, стоял священник. Позади с алебардами на изготовку, выстроились шестеро стражников. От этой группы веяло такой злобой, враждебностью и страхом, что музыка оборвалась на половине такта.

— Дьявольский шабаш! — прорычал священник, еще выше вздергивая распятие. — Запрещаю и проклинаю!

По траве прошуршали шаги, застучали копыта — зверье кинулось врассыпную. Ганс слышал, как вместе с ними улепетывает трусоватый Франц–попрошайка.

— Бегите! — молча приказал Ганс остальным.

Дети с визгом помчались в разные стороны. Это был не тот самозабвенный радостный визг, что минуту назад. Так визжат от страха, встретив в лесу змею.

Ганс остался один.

— Изыди, сатана! — голосил святой отец, тыча в лицо Гансу крестом.

Стражники подняли алебарды.

— Не смейте! — раздался крик.

Тщедушный Питер выскочил откуда–то, встал на пути солдат, пытаясь заслонить Ганса. Одновременно из травы возникла серая тень и встала у ноги, словно верный пес. Волк–одиночка, людоед, ужас округи, поднял на загривке шерсть, напружинился и зарычал. Этого зверя знали все вооруженные закованные в сталь люди попятились.

— Уходите, — сказал Ганс.

Нервы священника не выдержали. Он выронил крест и бросился напролом через кусты, подвывая от ужаса. За ним, побросав алебарды, бежали стражники.

Ганс оглядел разоренную поляну.

«Вот и все, — подумал он. — А все–таки у Питера тоже получилось, ведь это он привел мне на помощь зверя, с которым даже мне непросто было бы совладать.»

— Мастер, — сказал Питер. — Они вернутся. Надо уходить.

— Да, конечно, — отозвался Ганс.

Он вынес из землянки котомку, сложил в нее часть еды, принесенной детьми.

— Иди поешь, — позвал он Питера.

— Я не хочу, — ответил Питер. — Я лучше сбегаю в город, разведаю, что там.

— Будь осторожен, — сказал Ганс.

Питер не вернулся. Ганс напрасно ждал его. Зато ближе к вечеру прибежал старший Якоб. Ему с трудом удалось улизнуть из взбудораженного города.

— Питера схватили! — крикнул он. — Отец Цвингер говорит, будто Питер прямо на его глазах обернулся волком.

— Где Питер? — спросил Ганс, поднимаясь.

— В башне, — Якоб всхлипнул. — Они всех забрали, и Лизхен, и Анну, и Фрица с Мильхен. Только их солдаты отвели в магистратуру, а Питера — в башню.

— А как ты?

Цвингер помнит только тех, кого готовит к конфирмации, а я учусь у патера Бэра. Может, меня еще и не тронут.

— Ладно, — сказал Ганс. — Ступай вперед, не надо, чтобы нас видели вместе. Я пойду выручать Питера и остальных.

Город Гамельн стоит на правом берегу Везера на высоком холме. Древний город — еще римляне знали Гамелу. Богатый город, славный среди прочих ганзейских городов своими купцами, что сильной рукой держат торговлю со всей Верхней Германией. Двадцать пять лет назад епископ Минденский Видекинд пытался отнять у города привилегии, но был крепко побит при Седемюнде. Искусный город, изобильный мастерами каменотесами, хитроумными шамшевниками и кузнецами. Быстрый Везер крутит немало мельниц, каждый второй горожанин зовется Мюллером. Большой город, чуть не шесть тысяч народу живет в его стенах.

Торговая часть, зажатая между скалой и Везером, сто лет назад тоже была обведена стеной, но все же здесь не так тесно, как в верхнем городе. Улицы приходится делать шире, чтобы по ним прошли повозки с товаром, а площадь между магистратурой и собором святого Бонифация никак не меньше бременской.

Ганс прошел в город через нижние ворота. Его не остановили — это была удача, потому что денег у Ганса не было, а с него как с бродячего мастерового, могли потребовать за вход серебряный грош.

Город окружил Ганса со всех сторон. Каменные дома, все, как один, двухэтажные, с нависающим вторым этажом. Сверху, из–под крыши, торчат балки, на которые по торговым дням прилаживают блок, чтобы поднимать наверх товары. Главная улица даже вымощена, деревянные плахи мостовой пляшут под ногами, выбрасывая через щели фонтанчики жидкой грязи. Над сточными канавами устроены мостики.

«А крыс здесь и в самом деле изрядно, — отметил про себя Ганс, взглянув на изрытые ходами стены канав.

Крысы были повсюду; наглые, разжиревшие они чувствовали себя хозяевами в городе, где не позволяли жить ни воробьям, ни гибким ласкам, ни кошкам. Что делать, Гамельн ведет крупную хлебную торговлю. Где хлеб, там и крысы.