Генри Олди - Живущий в последний раз

В дальнем углу сидел на корточках угрюмый коротышка в сером бесформенном балахоне, и руки его любовно поглаживали ряд металлических инструментов, в назначении которых трудно было усомниться; его квадратный напарник сосредоточенно листал потрепанную книгу, горбясь над неудобно низким столиком красного дерева — и шуршащие страницы никак не вязались с длинным мечом у пояса и широкополой шляпой, обшитой стальными пластинами.

Невидимый в дверном проеме Чарма глухо зарычал, и мне некогда было разбираться в странных интонациях моего берийца.

— Сотник, погодите, я все объясню!.. — листавший книгу резко выпрямился, но коротышка уже взмахивал граненой дагой с выгнутым эфесом, а Чарма плохо относится к такого рода объяснениям. Хрипящий клубок покатился по доскам пола, сшибая свечи и подставки, беззвучно кричащая девушка вжалась в сучковатую древесину столба, и длинный меч любителя старинных фолиантов зацепился за низкую притолоку в самый неподходящий для этого момент…

Все было кончено, и Чарма фыркал, облизывая окровавленную морду. Я отшвырнул носком сапога раздавленную свечу и подошел к девушке.

— Идемте отсюда. Я провожу вас.

Странно, но она не была привязана к столбу. Впрочем, пара таких орлов с их железом… Не с твоими казарменными мерками подходить к этим глазам, сотник, — тони в них, пей восхищение и благодарность и не забывай подавать даме руку в таком темном и страшном коридоре…

Ее прохладная маленькая ладошка утонула в моей лапе, я понес галантную чепуху, стараясь отвлечь девушку от происшедшего в комнате, унять нервную дрожь пережитого ужаса — Лаик Хори даль Арника, Джессика цу Эрль, Серебряные Ветви, можно просто… ну, скажем, Эри, не проводите ли вы меня, сотник, и вы еще спрашиваете, вот мой плащ, на улице холодно, да, конечно…

Вышедший за нами Чарма издал низкий требовательный рык. Ревнует!

— Шел бы ты домой, приятель! — бросил я ему. — Или тебя надо проводить?..

Чарма вскинул обиженную морду, долго смотрел на белую хрупкую фигурку девушки — и растворился в чернилах улиц.

НЕЧЕТ

Прошел патруль, гремя мечами,Дурной монах прокрался к милой,Над островерхими домамиНеведомое опочило.

…Он вошел в комнату, неся на вытянутых руках драгоценное острие Трепетного дерева — и застыл на пороге.

Два тела скорчились в луже чернеющей крови, и голова в широкополой шляпе с металлическими пластинами откатилась к столбу; несколько раздавленных свечей валялись на полу, круг был стерт, и разбросанные Знаки отсвечивали пурпуром. Ее не было!

Он бросился к окну и успел заметить исчезающие за углом силуэты; ветер засмеялся ему в лицо, и сброшенная со столика книга ответила извиняющимся шепотом.

— Безумец! — прошептал Бьорн-Су.

ЛИСТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Отворите дверь!Лунный свет впуститеВ храм Укимидо!..

…Ударил четвертую стражу колокол в Уэно, эхом откликнулся пруд у холма Синобургаока, плеснула вода в источнике, и огромный темный мир погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом осеннего ветра среди холмов. И вот, как всегда, со стороны Нэдзу послышался сухой стук гэта. "Идут!" дрожа, подумал Синдзабуро. По лицу его струился обильный пот, сжавшись в комок, он истово читал сутры «Убодарани».

У живой изгороди стук деревянных сандалий внезапно прекратился. Синдзабуро, бормоча молитвы, выполз из-под полога и заглянул в дверную щель. Видит — впереди, как обычно, стоит О-Енэ с пионовым фонарем, а за ее спиной — несказанно прекрасная О-Цую в своей высокой прическе симада, в кимоно цвета осенней травы, под которым, как пламя, переливается алый шелк. Красота ее ужаснула Синдзабуро. "Неужели это отродье тьмы?!" Между тем, поскольку дом был оклеен священными ярлыками-заклятиями, привидения попятились.

— Не войти нам, барышня, — сказала О-Енэ. — Сердце господина Хагивары изменило вам. Он нарушил слово, которое дал вчера ночью, и закрыл перед вами двери. Войти невозможно, надобно смириться. Изменник ни за что не впустит вас к себе. Смиритесь, забудьте мужчину с прогнившим сердцем!..

— Какие клятвы он давал! — печально сказала О-Цую. — А сегодня ночью двери его закрыты. Сердце мужчины — что небо осеннее! И в душе господина Хагивары нет больше любви ко мне… Слушай, О-Енэ, я должна поговорить с ним. Пока мы не увидимся, я не вернусь!

С этими словами она закрыла лицо рукавом и горько заплакала. Была она и прекрасна, и ужасна в своей красоте. Синдзабуро только молча трясся у себя за дверьми.

— Как вы преданы ему, барышня, — сказала О-Енэ. — Достоин ли господин Хагивара такой любви? Ну что ж, пойдемте, попробуем войти к нему через черный ход.

Она взяла О-Цую за руку и повела вокруг дома. Но…

…зашел на монастырскую кухню и спросил:

— Простите, не скажете ли мне, чья это могила там, позади храма, на которой лежит фонарь цвета пиона?

— Это могила дочери хатамото Иидзимы Хэйдзаэмона из Усигомэ, ответил длинноносый монах. — Скончалась недавно, бедняжка, и ее должны были похоронить у храма Ходзю-дзи, но их настоятель почему-то запретил, и похоронили у нас, потому что мы все равно у Ходзю-дзи в подчинении…

— А чья могила еще там рядом?

— А рядом могила служанки той девушки. Вроде умерла от усталости, за больной госпожой ухаживая, хоть люди про смерть ту разное говаривали — ну и похоронили их вместе.

"Так вот оно что…" — бормотал Синдзабуро, глядя в страхе на свежую могилу с большим памятником и лежащий возле нее промокший под дождем фонарь с колпаком в виде пиона.

Не могло быть и…

ЧЕТ

— Кто там?

— К вам можно, сотник?..

— Входите.

На этот раз Чарма не вскидывается навстречу гостю — рассорились мы с Чармой, не любит он Лаик, не понимает, что я в ней нашел, ревнует пес, злится — а я злюсь на него, и теперь Чарма пропадает почти все время у моего друга (если другом может быть человек втрое старше тебя), архивариуса дворцовой библиотеки Шора. И сидит старый Шор в своем продавленном кресле, неторопливо листая никому давно уже не нужные тома, щурится близорукими глазами на древнюю вязь, а притихший Чарма лежит на вытертом ковре и честит меня самыми последними собачьими словами…

— Вас можно поздравить, сотник! Разрешите полюбопытствовать, скоро ли свадьба?

— Не разрешаю, салар. Валите любопытствовать куда-нибудь в другое место.

— Тогда рекомендую полюбопытствовать вам. Вот, — и он швыряет на мою кровать сафьяновый футляр, из которого выглядывает тоненькая пачка желтых листков.