Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ

Что было бредом? Что было реальностью?

Ей казалось, однажды она стояла на перилах узкого моста, даже не моста, а ажурной, невесомой нити, протянутой над адским пеклом. Одна рука ее держится за уходящий ввысь канат, а другой она отчаянно машет людям, которые не замечают в своем слепом ужасе, как в стальной поверхности города прорезаются, вывинчиваются колоссальные пробки, как из расширяющихся отверстий валит густой бордовый дым, как распахиваются огромные люки и оттуда вырывается еще один поток ужасных созданий, жутких тварей, чудовищ...

Сон?

Что за снадобье она получила от мертвой Мико?! Или не было никакой Мико? Может, то ангел смерти по странной любезности позволил облегчить ее агонию? Или, наоборот, превратить расставание тела с душой в нескончаемый кошмар?

Громадные великаны, размахивающие шипастыми дубинами, волосатые люди со светящимися глазами, зеленые рыбы, ловко скачущие на плавниках, крошечные зубастые тени, крылатые твари с красными носами... Цирк уродств, решивший дать последнее уличное представление.

Акуми отталкивается от опоры, разбрасывает в стороны руки и летит вниз, чувствуя прилив невозможного восторга, а мост позади нее корчится, сжимается, рвется, а внизу, куда она падает, что-то вспыхивает, расплескивает людей и уродов, смешивает их в золотистую волну, и девушка ощущает, что воздух становится упругим, что чьи-то заботливые руки подхватывают ее падающее тело и ласково переносят через сверкающий водоем.

- Помогите мне, помогите мне, - шепчет женщина. Ее голос не должен быть слышен сквозь рев и вой, но Акуми видит ее губы, видит ее прерывистый шепот. - Вы должны мне помочь!

Акуми смеется. Но потом смолкает. Женщина протягивает умоляюще руки, и Акуми хватает их, дергает к себе, словно пытаясь поднять ее с земли, но юбка женщины задирается и девушка с ужасом замечает перетянутые ремнями обрубки, из которых торчат окровавленные кости. Маленький ребенок возится в грязи. Ее? Этой безногой? Акуми рыдает, но не успевает подхватить дитя, потому что памяти опять нет, только непроницаемая чернота...

Акуми бьет ногой по двери, и она распахивается. Внутри темно. Лица касается теплый воздух, который еще сохранил уютные запахи дома.

Акуми ступает внутрь и зовет:

- Ошии! Сэцуке!

Призрачная надежда. Надежда-призрак. Полупрозрачная обманщица.

- Ошии!

Безнадежно. Кто мог выбраться оттуда?! Какие шансы спастись в уличном хаосе?!

- Сэцуке! Сэцуке!

Девочки тоже нет. Маленький, испуганный, одинокий ребенок. Что же случилось с тобой? Забилась от страха под кровать? Или бежишь куда-то среди озверевших людей - крошечный, беззащитный зверек?

Акуми тяжело сползает по стене и садится на порог. В неуверенном свете, который сочится через приоткрытую дверь, видна аккуратно составленная обувь. Девушка расстегивает ботинки и стаскивает с ног. Блаженное освобождение.

Ремиссия. Так это назвала Мико - служительница смерти? Ремиссия. Тотальная обесточенность. Акуми выпита до самого донышка. Даже самый тяжкий труд, даже самая безумная любовь неспособны так истощить тело. Бедную Акуми выжали, как лимон.

Таблетки. Должны быть таблетки. Стеклянный пузырек. Она его потеряла. Она его должна была потерять. Должна. Но чудом, невозможным чудом он покоится в ее руке. Лежит на ладони. Язык чувствует горечь. Крошечная таблетка - небольшая, неуверенная искорка в остановившемся механизме тела.

Акуми ждет. Замершее было сердце вновь начинает свою бессмысленную работу. Зачем все это? Она должна дождаться, говорит себе Акуми. Она должна дождаться, несмотря ни на что. Все. Больше идти некуда. И незачем...

В комнате кто-то есть.

Акуми открыла глаза и прислушалась. Мертвая тишина. Но так опытный лоцман ощущает под пенистой поверхностью моря коварные зубы рифов, чуя их напряженную близость по невыразимым признакам, по миллиону крохотных деталей, соединение которых и дает неопровержимую уверенность. Кто-то прячется в темноте, под густой вуалью бесконечной ночи.

Девушка лежит на кровати Сэцуке, прижимая к груди ее большого мягкого медведя. Почему именно здесь? Акуми не знает. Не помнит. Она старается не шевелиться и почти не дышать.

Тяжелое, свинцовое присутствие чужака. Чего-то постороннего и потустороннего. Акуми чудится, что она ощущает его запах. Липкий, ужасающий запах безумия.

- Мне никогда не нравилась моя жизнь, девочка, - тихий шелест раздается одновременно со всех сторон. Акуми погружена в чужой голос, облеплена им, точно муха клейкой паутиной.

Только со стороны кажется, что тонкие нити непрочны. Но в них стальная крепость, изнуряющая, обессиливающая безжалостность. Муха многое смогла бы рассказать, если бы ее спросили. Точно так же изнуряющ этот чужой голос. Он пригвоздил Акуми к кровати, распял ее на ней и лишь бессильная игрушка эфемерной защитой лежит на груди девушки.

- Я всегда мечтал о чем-то другом, девочка... Тебе самой никогда не казалось, что сны - лишь кусочки нашего общего мира? Что все мы оказываемся в общей реальности, иногда более прекрасной, а порой и более безобразной, чем мир бодрствования?

Легкое движение, и около кровати обрисовывается плоский силуэт.

- Если это так, то какой прок в жизни, девочка? Ты заснешь и окажешься там навсегда. Там тоже реальность, там тоже мир. Он гораздо лучше, уж поверь мне.

Чернильная, густая рука тянется к горлу Акуми. Девушка не может пошевелиться. Липкие пальцы обхватывают шею.

- Не надо, - шепчет Акуми. - Прошу вас, не надо...

В узком ручейке случайного лучика света вспыхивает стальное жало.

17

Ангел смерти и дракон. Черное и белое. Любовь и ненависть. Друг и враг.

Агатами рвется из объятий гибкого тела. Черные когти вонзаются в белоснежную кожу, и алые струи крови растекаются по неподвижному золотистому океану. Черные крылья неистово машут, пытаясь освободить ангела смерти из драконьей хватки.

Ближний бой. Нет даже мгновения на принятие решения, нет мгновения на интуицию. Здесь невозможно защититься, каждый удар противника неотразим.

Зубы впиваются в черное плечо, и антрацитовая слизь заполняет горло дракона. Ужасно, отвратительно, но челюсти продолжают сжиматься. Агатами визжит и бьется, полосуя тело Рюсина.

Черный и алый дождь крупными каплями повисает в безмятежном море анимы. Боль, словно молния, разбивает клубок. Короткая передышка. Блаженное свободное парение в золотистом струении души мира. Души, окончательно расколотой на несоединимы части, разбитой и безвозвратно испорченной.

Ангел злобно шипит, кожистые крылья расправлены за спиной угрожающим капюшоном ядовитой кобры, рваная рана на плече затягивается, и сквозь исчезающие рубцы проглядывает нечто бурлящее, раскаленное, как будто лава после извержения втягивается обратно в поры земли.