Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ

Бакэмоно зашипели и одновременно прыгнули, растопырив лапы, словно для приветственных объятий. Тэнри взвизгнул, оттолкнулся от спасительного цилиндра, опять упал и проехался на животе. До границы, где зеленая слизь с хлюпаньем проваливалась сквозь канализационные решетки, оставалось совсем немного.

Сэцуке сопротивлялась, но сладкая истома постепенно захлестывала ее. Как будто теплое, ласковое море нежило все ее тело, качало на волнах, не давая коснуться твердого дна.

Чьи-то мягкие руки гладили ее, осторожно трогали тонкие струны, словно девочка превратилась в музыкальный инструмент, только и ждущий, чтобы из него извлекли прекрасную мелодию. Хотелось поймать эту горячую ладонь, слишком торопливую и неумелую, помочь ей, указать ей на то, что больше всего сейчас хотела Сэцуке. Но при этом горячечный бред разбавлялся ледяными струями ледяной брезгливости. Что-то не так. Что-то она должна сделать...

- Нет... нет... - шептала Сэцуке, вяло отстраняя назойливые когтистые лапы. - Нет... нет... нет...

- Первый раз вижу такую упрямицу, - с раздраженным удивлением сказал Каппа. - Впрочем, мне всегда нравились строптивые цветочки! Редко они попадаются в наших краях, все больше приходится обходиться какими-нибудь тануки, нэко или нинге, - Каппа зачмокал. - Разве у них цветочки! Откуда у них цветочки?

Внезапно стало больно. Очень больно. Сэцуке закричала, теплое море расступилось, в ступни ног впились острые, отрезвляющие камни, девочка вцепилась в Каппу и почувствовала, как ее ладони погружаются внутрь отвратительного существа, в глубь его тела, туда, где притаился крохотный язычок неуверенного пламени, который обязательно надо подхватить, освободить, впитать...

Каппа завопил, забился, теперь уже сам пытаясь вырваться из цепких рук Сэцуке, но пламя оказалось у нее, а все остальное стало неважным...

Тэнри отчаянно тянулся до спасительной решетки, сзади раздавалось хлюпанье возившихся в слизи бакэмоно, клацанье их пастей и отчаянное шипение, но в это мгновение в окружающем мире что-то сдвинулось со своих мест. Так дуновение беспокойного ветерка предупреждает о приближающемся смерче, заставляя цепенеть в липком испуге, еще не понимая, что пробудившийся в душе страх - не враг, а спаситель, что надо не сопротивляться, а следовать ему, отбросив все человеческое разумение. Надо бежать, подчиняясь древним инстинктам, безраздельно отдаваясь их могучим силам. Бежать. Бежать. Бежать.

Пальцы вцепились в решетку. Тэнри рванулся и выехал на животе на относительно чистый пол, вскочил и, не оборачиваясь, помчался среди рядов зеленых цилиндров, в которых разгоралось золотистое сияние. Казалось, что каждая точка окружающего пространства превратилась в полноводные источники жидкого золота, они били, изливались, затапливали заброшенную лабораторию.

Но Тэнри несся сквозь плотную пелену, не думая, не удивляясь, следуя лишь целенаправленной силе той пружины, которая наконец-то высвободилась в его душе. Ее долго сжимали, но вот пришло желанное мгновение распрямиться, посылая тугое спиральное тело в ту единственную точку, где безопасно, в глаз беснующегося тайфуна, где ослепительно сияло хрупкое обнаженное тело.

Волна преображения распространялась во все стороны, сметая любые преграды, захлестывая прячущихся в своих норах существ, возвращая им человеческий облик и отнимая обманчивую, эфемерную жизнь. Больше не было кровососов и людоедов, великанов и водяных, демонов и призраков, всех тех порождений лишенной света изначального творения души.

Океан анимы свободно изливался в мир, и тысячи, тысячи, тысячи крохотных рек, ручейков и речушек стремились к нему, сливались с ним, исчезали в нем.

16

Дверь была заперта. Акуми несколько раз подергала ее за ручку, нажала кнопку звонка. Внутри раздалась птичья трель. Никого нет дома. Как никого нет дома в еще тысяче мест мир-города. Страшная ночь. Последняя ночь. Ночь, когда разверзлась твердь и выпустила на свободу созданных самим человеком титанов.

Багровое зарево разбавило сумрак до непонятного времени суток. Тьма - не тьма, день - не день. Особая точка, в которой бесполезно о чем-либо говорить. И где-то там, в океане пламени недвижимыми стражами стояли порождения конца времен, закованные в броню.

Память устало вытаскивала из обмелевшей реки мыслей несвязные клочки воспоминаний. Или бреда? Бреда той, что когда-то была глупенькой девочкой по имени Акуми - серой мышкой меж жерновов великих сил, решившей на свой страх и риск полакомиться остатками перемалываемого зерна.

...Вот она куда-то бежит в обезумевшей толпе полуодетых людей, а навстречу им бронированными катками движутся танки, ломая, утрамбовывая плотный человеческий поток, вбивая раз за разом в вязкий сумрак огненные гвозди выстрелов.

Поверх голов Акуми видит, как пятнистая машина наваливается пологим дном на очередную волну паники, вгрызается широкими гусеницами в обнаженные тела с жутким чавканьем, и кажется, что реки крови впитываются, поглощаются разгоряченной броней, перерабатываются внутри танка в черные клубы удушливого дыма и выбрасываются сквозь дыхательные жабры сухопутных чудовищ в оглушительных приступах астматического кашля.

Ее несет под гусеницы танка, покрытые отвратительной слизью, в которой уже не признать остатки раздавленных, перемолотых десятков и сотен тел, но ослепительная вспышка, грохот выстрела на мгновение приостанавливает могучее течение безумной человеческой плоти. Акуми инстинктивно выбрасывает вперед руки, и они касаются теплой твердой шкуры бронированной машины, усеянной выступающими прямоугольниками, за которые удобно схватиться.

Мгновение. Короткая вспышка решения. Молния. И вот девушка совершает невообразимый прыжок, стальные штыри цепляются за брюки, ботинки скользят по лужам крови, но Акуми упрямо карабкается по броне. Рядом толстая, раскаленная труба пушки, задранной вверх, едкая пороховая вонь запускает в горло свои когти, становится почти невозможно дышать.

Но тут Акуми боковым зрением замечает, как оживает ствол, как он содрогается, изрыгает огненный водопад, который устремляется в алеющее небо, а множество бестолковых раскаленных щупальц хватают ее, опрокидывают на жертвенный стол брони, и в спину вгрызаются алмазной твердости углы.

Дальше - ничего. Обрыв пленки. Лишь смутно видятся искаженные, орущие лица, даже не лица, а маски, гротескные, театральные маски. Руки. Множество рук. Целый лес рук, которые почему-то внизу, а Акуми, словно фея, кончиками пальцев ног отталкивается от плеч и голов плотного, волнующегося моря, и бежит, бежит, бежит...

Что было бредом? Что было реальностью?