Василий Шахов - Тень Уробороса. Аутодафе

Я оттолкнулся рукой от земли и выпрямился в рост. Голова закружилась и загудела с того самого момента, когда исчез купол защиты. И я не мог понять, по какой причине появилось недомогание. Меня тошнило, шатало, а каждый шаг давался с трудом. Судя по походке, Фараон чувствовал себя не лучше.

Снаружи кромлеха на поляне молилось множество смуглокожих женщин, мужчин, стариков, подростков и детей. А в центре толпы на украшенных цветами носилках лежал мальчик лет четырнадцати или пятнадцати.

— Хоронят его, что ли? — не понял Хаммон, но я ощутил, что лежащий на носилках жив.

Вдали от круга камней мне стало куда легче, сгинули багровые пятна перед глазами, прошла тошнота, головокружение, перестали подламываться ноги.

С отчаянным воплем, одним звериным броском на четвереньках, от носилок в нашу сторону прыгнула немолодая женщина. Обхватив руками мои колени, она повисла на них, не давая двинуться, как вериги наших пенитенциариев. Что-то прося, она причитала, указывала на лежащего мальчика и сверкала заплаканными черными глазами.

— Это его мамаша, — подсказал Фараон. — Похоже, нас приняли за богов, и она хочет, чтобы ты воскресил пацана…

Я осторожно отодвинул женщину от себя и пошел к носилкам.

Мальчик был хорошо сложен, пухлогуб, уже не ребенок, но еще и не юноша. В нем чувствовалась порода — наверняка это был родственник вождя, если не сын, недаром ведь о нем высыпало молиться все племя. Мальчик пребывал в обмороке, и только редкое, сбивчивое дыхание подсказывало, что жизнь все еще теплится в нем. Интуиция подсказала мне, что я имею дело с сильным ядом животного происхождения, причем ядом самым страшным, нейротоксической направленности, какой бывает у земных кобр или пауков-каракуртов. Но интуиции мало, и я стал быстро осматривать тело отравленного, чтобы найти входные отверстия от зубов или жала.

На правой икре были две ранки, и желтовато-прозрачная сукровица текла только из верхней. Мальчику повезло: змея укусила его сбоку, не четырьмя зубами, а яд был впрыснут и подавно из одного. Я обмакнул стек в жидкость на ране, а потом опустил его в классификатор ядов, который тут же показал мою правоту. Нейротоксин, и сильный. Нейтрализовать его знахарскими методами было бы невозможно.

Я поднял голову и сразу же встретился взглядом с затейливо разодетым мужчиной примерно моего возраста. Несмотря на жару, на нем в качестве плаща красовалась черная блестящая шкура какого-то крупного зверя из семейства кошачьих, шлем имел вид черепа без нижней челюсти, и этот череп некогда принадлежал гигантскому хищнику — возможно, обладателю шкуры, использованной как плащ. Меня поразило его лицо, напомнившее мне нашего Шамана, академика Михаила Савского, который однажды навсегда покинул планету монастырей. Вот только не было в его взгляде благородства и доброты, свойственной бывшему монаху-целителю Сабелиусу. А еще что-то неуловимое роднило человека-в-шкуре и с мальчиком, которого укусила змея — после того, как я увидел сверкающие ненавистью глаза и бормочущие проклятья губы, то подозреваю, что змея укусила беднягу не просто так. Своим появлением мы с Фараоном порушили все планы человека-в-шкуре.

Защищаться от проклятий и долго раздумывать не было времени. Он был силен, я почувствовал это сразу, но теперь было поздно.

Руки делали свое дело. Я присоединил мальчика к контролирующим приборам, которые в уменьшенном виде до этого лежали в моей походной аптечке, незатейливо прицепленной к поясному ремню. Появление большого из малого тоже вызвало у дикарей бурную реакцию и доказало наше с молчаливо наблюдающим Фараоном «божественное происхождение». Затем ввел сыворотку. Откачивать яд уже не имело смысла, он распространился почти по всему организму и поразил нервную систему. Теперь, если мальчик выживет, он будет нуждаться в долгом лечении и вполне может остаться калекой. Жаль. Я знал, что слишком близко принимать к сердцу трагедии пациентов нельзя, иначе очень трудно их лечить, ибо делать это нужно с сильной волей и холодным рассудком, но в этом случае мне с трудом удалось уговорить себя не вмешиваться в их внутренние дела. Мальчик был жертвой, это не подвергалось мной сомнению, а без пяти минут убийцей — человек-в-шкуре. Причем, если присмотреться, во внешности жертвы и палача угадывалось некое фамильное сходство, поэтому тут речь могла идти о борьбе за власть: если они братья и действительно сыновья вождя, то старший просто убирал помеху со своей дороги.

Две минуты истекли. Я пристально смотрел на приборы, показывающие, как стабилизируется его состояние, выравнивается пульс. Яд прекращал действие. Мальчик уснул, и на лбу его выступила испарина.

— Его, — я указал матери на больного, — нужно лечить. Лечить! — развёл руками и сделал несколько пассов, которые, на мой взгляд, куда доходчивее объяснили бы ей мои слова, чем подробная демонстрация приборов и медикаментов.

— Араго лидо ахчу? — спросила она шепотом, дрожа и не веря своему счастью. — Араго морцо дат?

Невольно уловив смысл ее слов, я подтвердил:

— Да, он будет жить. Но его нужно лечить. Мне лечить. Долго. Понимаете? Лечить…

— Дюлата-ута Араго? — она показала на меня. — Йэ дюлата-ута Араго? Атэ?

— Отнесите его домой. Я пойду с вами. С вами. Я.

Племя оживилось. Несколько мускулистых юношей подхватили носилки на плечи, остальные дикари окружили нас с Хаммоном, и в этом сопровождении мы двинулись в сельву.

— А теперь расскажи мне о вашем Новом годе, — попросил я тогда Фараона.

Конец 3 книги

ЭПИЛОГ

Вот уже много лет я живу в сельве отшельником. Попытки хотя бы в «третьем» состоянии разведать, где на соседнем материке находится действующий портал в Агизской пустыне, не привели ни к чему: да, я увидел установку, но в ней не хватало составляющих. Охранялся ТДМ тщательно, да и люди, владеющие корпорацией, где некогда работал Фараон, были очень непросты, как и шаман, тот самый человек-в-шкуре.

Араго, сын вождя, выздоровел полностью. О былом укусе напоминали только два белых шрама на ноге и немого деформированная правая икра. Он сменил своего отца после его смерти через десять лет. Когда Араго стал главой племени, шаман, его родной старший брат, покинул сородичей и ушел к соседям.

Хаммон перебрался в город на этом же континенте. Звал он с собой и меня, но я решил остаться в сельве. Что нового я увидел бы в городе? И чем здешние горожане могли быть интереснее моих дикарей?

А в голове часто, так часто повторялся смех и слова Желтого Всадника: «Ты мог бы беспрепятственно путешествовать по всем без исключения мирам»… Да, воссоздавая себя во мне, Александр-Кристиан Харрис даже не предполагал, что может совершить такой чудовищный просчет. Вероятно, он не мог и представить, что я усмотрю свое-его предназначение в глупейшем за всю историю человечества акте медленного самоубийства, ведь чем по сути, как не суицидом, было мое нынешнее затворничество без права вернуться Домой?