Роман Караваев - Недалеко от Земли

– Совсем, как тогда. На выпускном.

«Да, – беззвучно согласился он. – Как будто и не было тридцати нескончаемых годов». Словно наяву, перед ним возникли кусты душистой сирени, сгустившийся вечерний сумрак, сумасшедшие панины зрачки, искрящиеся любовью, ее мягкие податливые губы, одуряющий аромат близкого женского тела, раскаты танго, изливающиеся в широко открытые школьные окна, бренчание гитары на крыльце вперемешку с хихиканьем девчонок и молодецким уханьем парней, крупные звезды, бесстыдно подсматривающие сквозь ветви, и пиджак, брошенный на траву. Он вспомнил, как они убегали от шумной ватаги одноклассников, как пробирались задворками к реке, как сидели потом на берегу у затухающего костра, свой жаркий бессвязный шепот, ее сбивчивые ответы и сладкий стон, после того, как все случилось. «Мы ведь теперь всегда будем вместе? Да, Рис?» «Да, Паня, я никому тебя не отдам». А на следующий день – заплаканное лицо матушки и суровое отца, настойчиво вбивающего ему библейские истины и определяющего его дальнейшую стезю. Он пытался спорить. Где там! Идти против воли родителя – грех!..

В деревне ничего нельзя скрыть. Она пришла провожать его. Растерянная. С дрожащими губами. Со слезами, застывшими на ресницах. «Как же так, Рис? А я? Что будет со мной?» «Панечка, родная моя. Я обязательно вернусь». Хотя уже догадывался, что скоро не получится. Клюнуло его такое безнадежное предчувствие. Больно клюнуло. И вместе с тем он ощутил вдруг зов неведомого, которому впоследствии и подчинил свою жизнь. Так и топтал белый свет, с неутихающей горечью потери и стремлением достичь небесных высей всеобъемлющей истины. Миссия, порученная ему учителем, заключалась в том, чтобы бескорыстно трудится на благо страны, выйти в верхние эшелоны власти, постепенно убеждая главу государства в правильности действий, к которым его требовалось ненавязчиво и осторожно подводить в надежде подготовить к верному пониманию Пробуждения. Он честно выполнял свое непростое задание. С годами он научился загонять боль далеко внутрь, даже иногда не чувствовать ее вовсе. Конечно, у него были женщины, зарока аскетизма он не давал, но равной Пане так и не случилось. И вот теперь он опять чувствовал трепет ее тела. Одиночество души стремительно перерастало в надежду.

– Ты к нам надолго? – спросила она, поднимая лицо и вглядываясь в его ставшие вдруг серьезными глаза.

– Новогодняя ночь полна чудес, – пробормотал Монах. – Надеюсь, и нам достанется небольшая частичка.

– Ты вспоминал обо мне?

– Паня, ты единственная женщина, которую я ношу в сердце.

– Где ж ты пропадал все это время, попович? – в ее слабом голосе прозвучала неподдельная печаль.

– Не надо, милая. Я очень виноват перед тобой. Меня оправдывает только то, что я по-прежнему люблю тебя.

– Это правда? – глаза Прасковьи наполнились ожиданием. – Ты ведь не обратил на меня внимания.

– Я сразу увидел тебя. Просто не был уверен, что…

– Что?

– Что ты простила меня.

– Глупыш ты мой! – она приложила пальцы к его губам. – Я всю жизнь прождала тебя. Даже когда была замужем. От отчаяния.

– У тебя хорошие дети, – неловко сказал Монах. – Маша – вылитая ты в юности.

– Они могли бы быть еще лучше.

– Паня! Ну, пощади! – взмолился Аристарх. – Я искуплю. Я подарю тебе новый чудный мир. Он уже рядом. Все эти люди, – он указал взглядом на танцующих, – первые его обитатели. Теперь я принес его тебе и, поверь, счастлив. Я не смог бы пройти свой путь, если бы не ты. Я вернулся, Паня! Навсегда.

– Как же твоя работа? Столица? Президент?

– Работать я останусь в Москве, а жить мы будем здесь. Если хочешь, отдельно. Я могу построить лачугу не хуже этой.

– Ты тоже космонавт-волшебник?

– Нет, я всего лишь человек, помогший космонавтам стать волшебниками. И смиренно просящий тебя о помиловании.

Прасковья засмеялась, на щеках ее образовались веселые ямочки, она порывисто обняла его за шею, и Монах с величайшим изумлением и ликованием обнаружил вдруг, что он больше не умудренный жизненным опытом муж, прошедший огонь, воду и медные трубы, а вновь зеленый юнец, заглядывающий в сияющие любовью сумасшедшие девчоночьи глаза.

Танец давно закончился, а они все стояли, прижавшись друг к другу, в самом центре холла, пока кто-то вежливо не кашлянул и не произнес:

– Э-э-э… гм… позвольте прервать ваше уединение, до Нового года осталось ровно четыре минуты.

– Мы готовы, – Аристарх отсутствующим взглядом обвел собравшихся у стола.

– Точно, – шепнул Маше Никита. – Они готовы. Оба. Уж поверь мне.

А Кобыш, охватив Тернера за плечи, сказал:

– Ну что, дружище, нас лихо обошли! Ты не жалеешь? Я – нет. Похоже, у них давно и серьезно.

– Было бы удивительно, – ответил Брюс, – если бы у такой женщины не показалось достойного мужчины.

Лишь Федор ничего никому не говорил. Он зачарованно смотрел на счастливую маму и тихо радовался. Вот ведь как случается! Был один мужик в семье, а теперь их стало трое: он, Никита и сын отца Василия из самой Москвы.

– Открываем шампанское, – возвестил Хромов, – и наливаем. Да включите же кто-нибудь телевизор! Там президент испоздравлялся весь!

Большой настенный экран осветился как раз в тот момент, когда Ильин уже закруглялся.

– С Новым годом, дорогие соотечественники! – провозгласил он, поднимая бокал. – Счастья вам и добра!

Мерный бой курантов, как всегда, послужил сигналом к началу дружного хрустального перезвона. Все шумно и весело чокались, смеялись, корчили смешные рожицы или торжественные лица, обнимались, стреляли из хлопушек зарядами конфетти или серпантина, выдували воздушные шарики и загадывали желания, стараясь успеть до двенадцатого удара.

Аристарх с Прасковьей подошли к священнику, взяли его под руки с двух сторон и поцеловали в обе щеки.

– Отец, – Монах опустился на одно колено, – просим у тебя благословения. Паня сейчас согласилась стать моей женой. Ты должен обвенчать нас, дабы души наши соединились навечно.

– Дети мои, – старик выглядел растроганным. Он исподтишка наблюдал за ними и все, разумеется, понял. – Сделаю это с превеликим удовольствием и тщанием. Я разлучил вас когда-то, я и искуплю сей грех. Долгие годы я вымаливал у Господа прощения за самоуправство свое. Видно, услышал он меня и явил милость неизреченную. Ступайте под руку, перекрещу вас…

– За молодых! – рявкнули неслышно подкравшиеся и обступившие их кругом гости, а Бородин невинно осведомился:

– Батюшка! Нельзя ли венчание совместить с Новым годом? Вот было бы здорово!

– Нельзя, – строго ответил отец Василий. – Всякому свое время. Под Рождество и обвенчаю. В храме божьем, а не здесь, в палатах белокаменных.