Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры

То же самое происходило и в других ведомствах. Все родственники и знакомые Плешакова, осевшие на руководящих должностях, следовали стилю руководства своего благодетеля, который можно было охарактеризовать как энергичный идиотизм. Впрочем, простым людям, давно не ожидавшим от жизни ничего хорошего, это даже нравилось. Как говорится, дурак, но ведь свой.

Зато личностям неглупым, образованным, да еще привыкшим иметь свое собственное мнение, сразу стало как-то неуютно. Эта категория граждан, и без того сильно поредевшая в последнее время, теперь опасалась носить в общественных местах очки и употреблять чересчур грамотные фразы.

Сам Плешаков привык выражаться с импонирующей народу простотой и доступностью. На многочисленных митингах, устраиваемых по каждому поводу и без повода, он бил себя кулаком в грудь, обнимал женщин, ручкался с мужчинами и всех подряд угощал сигаретами, ныне попавшими в разряд острого дефицита.

На первых порах кое-кто пытался деликатно разузнать у него, когда же предвыборные обещания станут реальностью и на поголубевшем небе вновь появится долгожданное солнышко. Плешаков сначала отделывался шутками: дескать, солнышко в капремонте, подождите немножко, вот отмоют его от пятен и тогда повесят на прежнее место. Потом он стал ссылаться на объективные трудности и козни затаившихся врагов, а когда подобные вопросы окончательно набили оскомину, велел допускать к своей особе только специально отобранных и проинструктированных граждан.

Верке с ним хлопот почти не было. Здоровьем Плешаков обладал отменным, вредных привычек практически не имел (хотя от одного застарелого порока избавиться не мог – любил сосать молоко прямо из коровьего вымени), а любовью занимался в своем привычном стиле, кавалерийскими наскоками. Главное для него была цель, а вовсе не процесс, и он стремился к этой цели с минимальными затратами сил и времени. Верка, бывало, не успевала задрать юбку, как ее можно было уже опускать.

Против ангелов Плешаков сперва повел шумную, хоть и бестолковую кампанию, а потом, когда внешнеполитическая обстановка резко изменилась к худшему, стал с ними заигрывать, впрочем, без особого успеха. Аггелы, люди серьезные, привыкли смотреть далеко вперед и не утруждали себя связями со всякими пустопорожними горлопанами. Крах Плешакова, едва не ставший и крахом всей Отчины, к тому времени получившей и другое название – Отчаяны, стал результатом его собственных непомерных амбиций. Началось все с того, что звание всенародного головы показалось Плешакову недостаточно благозвучным, и он по тщательно отрепетированной просьбе трудящихся был провозглашен императором Федором Алексеевичем, со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая и закон о престолонаследии.

Верка сшила из старых платьев императорский штандарт, а приглашенный из Кастилии специалист по геральдике нарисовал офигенный герб, на котором чего только не было: и фигурный щит со щитодержателями в виде двух вставших на дыбы быков; и ворон, символ долголетия; и десница, олицетворявшая верность клятве; и то самое обещанное народу солнышко, да еще на пару с монархическим скипетром; и вензель «Ф.А.» на красном фоне; и богатая арматура по краям щита, составленная из значков, полученных Плешаковым на срочной службе; и даже девиз на латинском языке, в буквальном переводе означавший «Смелым судьба помогает».

Никто из подданных новоявленного монарха на это событие особо не отреагировал. Простой народ, привыкший к экстравагантным выходкам своего кумира, только посмеивался, а умники еще глубже забились в тараканьи щели. Остальные были по горло заняты собственными делами: гвардия потихоньку грабила всех встречных-поперечных; тайная полиция в свободное от проведения контрабандных операций время фабриковала всякие фиктивные дела, до которых Плешаков был большой охотник; отряды самообороны, переименованные в императорские полки и бригады, вели вялотекущие боевые действия против ангелов, не забывая при этом приторговывать оружием и боеприпасами; отдел пропаганды и агитации спешно сочинял новую биографию отца нации, в которой туманно намекалось на то, что по материнской линии он происходит едва ли не от Александра Македонского. Однако бедноватая людскими ресурсами Отчина, которую к тому же можно было лаптем накрыть, уже не устраивала Федора Алексеевича. Он всерьез подумывал о титулах короля Кастильского, великого хана Степи, верховного вождя Лимпопо и прочая, и прочая, и прочая. Кроме того, к этому времени стало достоверно известно, что вокруг простирается множество других, еще малоизвестных стран, которые вполне могли бы стать бриллиантами в будущей короне династии Плешаковых. Вот только гады-соседи, как тугой аркан на шее, мешали вырваться на простор.

Дабы разорвать цепь враждебного окружения, были предприняты дипломатические шаги, направленные на отторжение части кастильской территории. Внешнеполитическое ведомство в своей работе использовало методы, более приличные пастухам и коновалам, что и явилось формальным поводом к развязыванию военных действий, в которых вскоре приняли участие не только Степь и Лимпопо, но даже отдельные отряды Трехградья и Киркопии. На долгое время белые, желтые и черные люди забыли о мире. Создавались и разрушались многосторонние союзы, бесследно исчезали целые армии, мужчин призывали на службу с пятнадцатилетнего возраста, грабежи и насилия стали таким привычным делом, что в деревнях многострадальной Отчины между бабами даже устанавливалась очередность, кому в случае вражеского нашествия пускаться наутек, а кому расставаться с добром и ложиться под супостатов. Верка, которой надоела сытая однообразная жизнь при особе занюханного императора, чей трон уже качало, как при шестибалльном шторме, в конце концов сбежала на затянутую дымом пожарищ, насквозь простреливаемую, голодную и опасную волю. После многих перипетий она прибилась к партизанскому отряду Зяблика, пощипывающего не только ангелов, степняков и кастильцев, но при случае и императорские войска.

Вместе с новыми друзьями Верка познала сладость победы у стен крепости Сабарио, где гордые кабальеро пачками бросались на острия своих мечей, а сеньора знатного рода стоила в солдатской палатке не дороже затяжки махорки; изведала горечь поражения у озера Кайнаган, когда все они в ожидании неминуемой смерти простояли трое суток по горло в холодной воде.

Смыков попал в отряд значительно позднее Верки, и весть об их коротком, но бурном романе облетела весь центральный фронт. Правда, вскоре между любовниками произошел разлад, но Смыков успел наверстать все упущенное за долгие годы в застенках инквизиции, да и Верка отвела душу.