Марина Дяченко - Vita Nostra

Страх, нависший над миром. «Невозможно ведь жить в мире, где вы есть! — Невозможно жить в мире, где меня нет… Хотя смириться со мной трудно, я понимаю».

Звенели сверчки.

Прокатил товарняк, заглушая все на свете, но, как только грохот стих — сверчки зазвучали снова.

— Ты была права, — сказала мама. — Я им нужна… Ты как воду смотрела. «Мало ли что может без тебя случиться»…

Сашка потупилась:

— Получилось, будто я накликала.

— Ерунда.

— Но ведь все обошлось? — Сашка нервно потрогала телефон на шее.

— Все обошлось.

До поезда оставалось сорок минут. Мама говорила короткими повествовательными предложениями:

— Очень милый город. Я не ожидала, он такой древний. Странно, что никто толком не знает о Торпе. Хотя здесь есть экскурсионное бюро. Я видела, здесь есть бюро, в киоске продаются видовые фотографии…

Пришла электричка. Открыла двери; вышли женщины с большими клетчатыми сумками, вошел старичок с зачехленной косой. Электричка тронулась и растаяла в темноте.

Переключился семафор.

В темноте обозначились три ярких фонаря — поезд подходил к станции.

— Мамочка, — шепотом сказала Сашка. — Не оставляй их надолго. Вообще, не оставляй их одних. Будь с ними, я не пропаду. Я… приеду на каникулы.

Поезд остановился. Заскрежетали замки, одна за другой открылись двери, проводники вышли на перрон, отгоняя вглубь любопытных пассажиров:

— Пять минут стоянка! Только пять минут, не выходите с детьми! Не уходите далеко!

Дядечка в спортивных штанах и в майке огляделся, глубоко вдохнул полной грудью, пробормотал «Какой воздух!» и тут же закурил.

Мама протянула билет толстой проводнице в форменном костюме. Та кивнула:

— Проходите… Пятнадцатое место.

Сашка вошла вместе с мамой. На минуту окунулась в запах, в жизнь, в неприкаянность вагона — только на этот раз поезд был чужой, проходящий, этот призрачный быт сейчас понесется дальше, а Сашка останется…

Они снова вышли на перрон. Остановились, будто не зная, что еще сказать.

— Через минуту отправляемся, — поторопила проводница. — Займите места.

Тогда Сашка обхватила мамину шею, как в детстве:

— Мамочка, я тебя очень-очень люблю.

Проклятый розовый телефон, очутившись между ними, впился Сашке в грудь.

— Поезд отправляется! Эй, заходите в вагон!

Они не разнимали рук. Не могли разжать.

— Женщина! Поезд уходит!

— Я тебя люблю, — шептала Сашка, захлебываясь слезами. — Я тебя люблю… До свидания!

Поезд тронулся. Сашка побежала рядом, маша рукой, и ей очень долго удавалось не отставать. Мама махала рукой из открытого окна в коридоре, Сашка видела ее развевающиеся на ветру волосы… Поезд шел все быстрее, Сашка поднажала, мама, сильно высунувшись из окна, махала ей и махала, и крикнула: «До свидания!»

Но тут закончился перрон.

Окна уходящего поезда слились — вместе с лицами. Оборвался грохот, сменился удаляющимся шумом. Сашка провожала поезд глазами, пока не погасли последние огни.

Тогда она подошла, переступая гудящими ногами, и села на рельсы.

— Саша?

Высоко в небе светила луна. Над Сашкой стоял Фарит Коженников.

— Поздно. Завтра занятия. Идем?

— Пожалуйста, Фарит… Не трогайте меня.

— Возьми себя в руки. До города как-то надо добраться, стоит глухая ночь, холодно. Идем.

Он говорил так спокойно и повелительно, что Сашка не смогла сопротивляться. Поднялась и побрела за ним, подволакивая ноги. Каблуки на туфлях разбились, набойки отлетели. Выбросить можно туфли. Ну и шут с ними.

Коженников открыл перед ней дверцу белого «Ниссана». Сашка привычно съежилась на сидении.

— Не замерзла?

— Зачем, Фарит? Я что-то сделала не так? Что-то нарушила? За что?!

— Ты не смогла самостоятельно решить проблему. Согласен, твоей вины тут нет. Или почти нет. Но ведь и ребенок не глотал таблетки, а только играл… Это всего лишь страх, Саша. Генерал-страх. Император-страх, формирующий реальность… Пристегнись.

Машина выкатилась на трассу — справа и слева стеной стоял лес. Дорожные знаки вспыхивали в свете фар и уносились назад — размазанные пятна белого огня.

— Страх — проекция опасности, истинной или мнимой. То, что ты носишь на шее — фантомный страх, привычный… знаешь, как привычный вывих. Ничего не случилось. Но ты веришь в беду, и потому ты пережила эти минуты, как настоящую трагедию.

— Вы научили меня бояться, — Сашка сжала пальцы на телефоне.

— Нет. Ты умела это и без меня. Это все умеют. Я просто направил твой страх, как стрелу — в цель.

— И вы достигли цели?

— Да.

Сашка повернула голову. Коженников смотрел на дорогу, стрелка на спидометре подбиралась к ста двадцати.

— Эти первокурсники, — медленно сказала Сашка. — Вы их как-то отбираете?

— Да.

— И сейчас где-то живут школьники… или солдаты… или студенты… чей страх вы направляете в цель? Которые выполняют ваши задания, собирают монеты…

— Да.

— И вам их не жалко?

— Нет. Это Слова, они должны реализовать свое предназначение.

— А другие люди? Они…

— Разные. Предлоги, союзы, междометия… грязные ругательства, — Коженников улыбнулся. — На каждом человеке лежит тень слова, но только Слово целиком, четко впечатанное в ткань материального мира, способно вернуться к своим истокам, дорасти от бледной проекции до подлинника.

— И орудие для этого — страх?

— Саша, — Коженников сбросил скорость на повороте. — Ты давно уже учишься не потому, что тебя заставляют, а потому, что тебе интересно. Ты распробовала этот мед. Быть Словом — ты понимаешь, что это значит?

Сашка молчала до самой Торпы; наконец, под колесами загремели булыжники Сакко и Ванцетти. Машина остановилась у крыльца с каменными львами. Горели фонари, ни одно окно не светилось.

— Спасибо, — сказала Сашка чужим голосом. — До свидания.

И открыла дверцу.

— Саша?

Она замерла.

— Отдай мне телефон.

Сашка обернулась. В очках Коженникова отражался фонарь, оттого казалось, что на Сашку смотрят в упор два горящих белых глаза.

Путаясь, она стянула с шеи розовый шнурок. Коженников взвесил телефон в руке:

— Ты понимаешь, что значит быть Словом? Глаголом в повелительном наклонении? Ты знаешь, что это такое?

Сашка молчала, лишившись речи.

— Хорошо, — Коженников небрежно уронил мобилку в «бардачок». — Спокойной ночи, Саша.

И уехал.

— Егор, можно тебя на минуту?

В столовой галдели и звенели посудой. Разносили горячий борщ, в котором плавали, как белые запятые, островки сметаны. Сашка дождалась, пока Егор закончит обедать; когда он в толпе однокурсников зашагал к двери, на ходу вытаскивая сигареты, она обнаружилась на его пути естественно и непреклонно.