Андрей Лях - Реквием по пилоту

Шейла рефлекторно прижала бутылку к животу:

— Эрлену… нельзя. Джон, прекрати.

Эрликон тоже сморщился:

— Джон, я не хочу о Скифе.

— Ну нет, почему же? — Кромвель пересел, устраиваясь поудобнее, но так, чтобы не потерять химической связи с Одихмантием. — Ты не суди Скифа строго. Знаешь, ведь он тебя любит. По-своему. Просто у него оригинальный взгляд на педагогику… Вот признайся, перед первым этапом ты хотел покончить с собой?

Эрликон лишь замычал от отвращения — он без труда сообразил, о чем пойдет речь. Еще одна тошнотворная разгадка его печальных тайн.

— Не надо, юноша, считать роботов слепыми. Он решил, что тебе не повредит маленькая встряска… для освежения взгляда на жизнь. И согласись, он спас тебе эту жизнь. Его люди подставили тебе в двигатель такую штучку, а в компьютер всадили соответствующий вирус. Вот бедняга не ожидал, что из этого выйдет! Шейла, виски для пилота.

За время своей педагогической деятельности Кромвель в значительной степени успел отучить экипаж от употребления стаканов, так что бдительная Шейла отняла «гордоновского вепря» от самых Эрленовых уст.

— Я знаю теперь, почему ушел из Контакта мой отец, — сказал Эрлен. — Весельчак Дин. Он просто не выдержал.

— Не болтай глупостей, — посоветовал Дж. Дж. — Никакого Контакта ты пока в глаза не видал. Тебе приоткрыли самый краешек игры, чуть-чуть показали правила. Тебе повезло, сейчас ты знаешь, как играть.

Но виски уже затронуло Эрликона.

— Скиф избавился от отца, — прошептал он, — избавится и от тебя, Джон. Знаешь, что он сделает? Воскресит Шарквиста, твоего покойного шефа, великого диктатора. Каково тебе придется, а?

Однако удивить маршала — хоть пьяного, хоть трезвого — было невозможно.

— Я не боялся Шарквиста живого — что ж, не побоюсь его и мертвого. —

После чего Кромвель добавил вообще нечто удивительное: — Но я с тобой полностью согласен, что Скиф нашим делам будет серьезная помеха. С ним надо решать, не откладывая на всякое там потом.

Так впервые Эрлен узнал, что Кромвель намечает на будущее какие-то дела, напрямую не связанные с высшим пилотажем, причем о возвращении в Институт и продолжении учебы, само собой, и речи не шло. У пилота, естественно, мелькнула мысль о грядущем чемпионате мира, но и по этому поводу его ждал очередной сюрприз.

— Вынужден открыть тебе небольшую коммерческую тайну, — сказал Дж. Дж. — Надеюсь, ты не станешь превращать это в трагедию, советую вообще не обращать внимания. Видишь ли, Бэклерхорст дал нам не совсем тот, а точнее сказать, совсем не тот самолет.

— Как это — не тот?

— Да уж вот так. Легендарный истребитель-бомбардировщик века — это не наш «Милан», а «Мираж-4000», он-то и был заявлен. Правда, не спорю, мы с тобой многих заставили усомниться.

— А что же тогда «Милан»? — устало спросил Эрликон.

— "Милан" — экспериментальная модель, и совсем недурная, а теперь от него все вообще без ума… Хозяин — барин, бизнесмен имеет право подстраховаться. Мы немного заблудились в каталоге, ну, а Бэклерхорст не стал спорить. Зато мы сделали нашему горбатому любимцу сумасшедшую рекламу, да и Вертипороха вывели в люди.

— А на чемпионат он опять нам что-нибудь подсунет?

— На чемпионат он нам дает «четырехтысячный» и, кстати, приносит все возможные извинения. Ты видел контракт? Эрли, ты самый высокооплачиваемый пилот в мире.

— Это ты… оплачиваемый, а мне, Джон, извини, на все эти игры наплевать.

На этом разговор закончился, ни о каких иных видах на будущее не было сказано ни слова, но стало ясно, что у Кромвеля зреют какие-то замыслы. Однако и по прибытии в Стимфал речь о них зашла далеко не сразу.

В Стимфале их настигло короткое письмо Инги, в котором она извещала, что уже приезжала, уехала и скоро будет снова.

— Я буду ждать ее. — Эрлен посмотрел на маршала безумными глазами, и тот подозрительно легко согласился.

Остановились они, разумеется, в «Томпсон-отеле». Скоро, однако, выяснилось, почему Дж. Дж. был так уступчив. Пока Эрликон предавался злому и мертвящему безделью, Кромвель властно оборвал в команде запой и с головой погрузился в политическую жизнь. Он прочитал и прослушал все выступления лидеров всех партий, побывал во всех штаб-квартирах, повращался в парламентских кулуарах, благо никакого пропуска не требовалось, и несколько дней провел в коридорах власти на Рэдисон-сквер, внимая переговорам премьера и кабинета. Потом, взяв с собой Вертипороха, отправился в гости к Дитриху Гессу, нынешнему председателю национал-демократической партии, основанной когда-то в горькие послевоенные времена мятежным генералом Сашей Брусницыным.

День для посещения, надо заметить, они выбрали на редкость неудачный — восемьдесят девятую, предъюбилейную годовщину битвы при Крайстчерче — событие, которое НДП, а вместе с ней и значительная часть оппозиции весьма пышно отмечали как дату начала кромвелевских «освободительных походов». Друзей поначалу даже вовсе не хотели пускать, поскольку шел прием делегаций, время было строго расписано, а позже Дитрих должен был выступать с речью на торжественном собрании.

Пришлось Кромвелю пускать в ход свои чары, и скоро ответственный секретарь доложил председателю Гессу, что прибыл Одихмантий Вертипорох из московского отделения и срочно требует его принять.

— Какого отделения? — растерянным шепотом спросил механик. Пугаться кромвелевских выходок он уже отучился, а вот удивляться еще нет.

— Такого, — загадочно ответил маршал. — Ты вот что, друг, ученость-то свою пока оставь.

Но московское отделение сработало.

— У вас две минуты, — предупредил убеленный сединами цербер, пропуская их в кабинет. — Господин председатель очень занят.

Много удивительного ожидало в тот день бывалого функционера. Во-первых, беседа продолжалась не две минуты, а больше часа, и началась она, если не соврала закрывающаяся дверь, со слов: «Ну, насмотрелся я на вашу хреновину». Во-вторых, председатель Гесс, известный не то чтобы аскетическим, но вполне умеренным образом жизни, неожиданно потребовал в апартаменты выпивку и закуску, так что, когда подошло время выступления, выяснилось, что он безнадежно пьян.

— Дитрих, ты не сможешь говорить, — заявил Людвиг Дениц, заместитель по партии. — Дай мне текст и иди спать, мы скажем, что ты заболел.

— Я не смогу говорить? — изумленно откликнулся Гесс, энергично вставая с места. — Что за фантазии? Едем, и немедленно.

Неизвестный делегат с Земли тоже вызвал некоторое недоумение, но председатель объяснил и это:

— Наши связи с братской украинской унией должны расти и крепнуть. Верно, Дима?