Владимир Фалеев - Фантастика 1990 год

Потом я изгнал гиен и создал огромных птиц с орлиным клювом, крыльями птеродактиля и рыбьим хвостом. Несколько дней они кружились, над озерами, затевая непрерывные драки друг с другом. Я создал жирафа с шакальей головой и кожей, покрытой крупной чешуей; белку, величиной с теленка; улитку,-передвигавшуюся на суставчатых паучьих ногах; дождевого червя длиной в сорок метров; множественные варианты плотоядных бабочек, спинки которых украсил изображением масок, виденных мною когда-то в музее истории цивилизации. Тщательно изготовленные восковые фигуры подвергались затем воздействию внешней среды, которая при помощи коллоидной суспензии воплощала их в желаемой мною форме и размерах. Однако критерии, согласно которым она их потом размножала, были мне неизвестны.

Рядом со мной начал существовать мир без прошлого, без предшествовавшей эволюции, мир живых форм, не существовавших до моего прибытия на Бактриану. Охваченный неутомимым стремлением создавать еще невиданных животных, я отказался от пути естественного отбора и свою прихоть возвел в ранг универсальной нормы. Я уже говорил, что меня сжигала созидательская лихорадка. Я испытывал неведомые до тех пор ощущения, порожденные сознанием безграничной власти, которой я обладал там, на скучной, неинтересной планете из созвездия Льва. Ведь я был обыкновенным человеком, но на Бактриане почувствовал себя повелителем ресурсов, при помощи которых мог успешно соперничать с самой природой. И кто знает, сколько времени я продолжал бы свою неистовую игру, сколько еще форм я предложил бы, навязал Бактриане, стремясь ко все более сложным, которые в нормальной ситуации требовали многих и многих тысячелетий развития, если бы удивительная случайность не прервала мою созидательную лихорадку, доказав, что вопреки видимости я совсем не являлся хозяином положения.

Может, тогда я допустил ошибку или, возможно, все от начала до конца было ошибочным - “цепь ошибок”, как утверждал шеф по моем возвращении на Землю. Ну и сказанул) Ведь там, на Бактриане, где я находился в полном одиночестве, легко было поддаться желанию, а потом почти сумасшедшему стремлению творить и видеть, как первые формы и особенно живые формы выходят из-под твоей руки. Помню, что последний раз я изготовил множество восковых фигур, но прежде всего меня интересовало, какой получится лягушка, которую я замыслил в виде гигантского стегоцефала. И создал я этот прототип намеренно, предвосхищая схватку между ним и гигантским конем; в конце концов, два колосса, обладавших неимоверной скоростью передвижения, должны были встретиться. О, как я жаждал присутствовать при этой схватке, которая, возможно, закончилась бы взаимной аннигиляцией огромных сил, выпущенных мною на свободу. Я заранее видел эту схватку, в которой стегоцефал молниеносно атакует, а конь, открыв пасть, похожую на пещеру, кусается широкими мощными зубами. Да, я хотел видеть жестокую схватку между двумя самыми крупными моими “творениями”, и если бы одно из них погибло, это не огорчило бы меня. Планета далеко не исчерпала свои ресурсы, и я в любой момент мог создать другие формы взамен исчезнувших. Я мог бы стать повелителем жизни и смерти, однако тогда все зависело бы от того, сумеет ли чудодейственная среда планеты воспроизвести восковую фигуру чудовищной панцирной жабы в желательных для меня размерах.

Внезапно, я переменил свои намерения, отказался от чудовищного стегоцефала, растопил воск и принялся сосредоточенно работать, напрягая в почти болезненном усилии глаза, пальцы, память, над созданием новой фигурки, которая должна была стать шедевром, сказал бы я сейчас. Творческий пыл, глубокое волнение и страстное нетерпение, с которым я ожидал воплощения своей мечты, словно вырвали меня из окружающей действительности, я сам себя не узнавал, и подобное состояние неопределенного возбуждения преобладало над всеми остальными чувствами, продолжая терзать меня и на протяжении пути к месту, выбранному мной для осуществления последней моей идеи.

Моя ошибка, думаю я теперь, заключалась в том, что я не пытался или не мог постоянно, внимательно следить за происходившим вокруг, а также в том, что я, охваченный соблазнительным искушением, даже необходимое для вылазки время рассчитал неверно, поскольку корабль находился еще далеко, когда болотистые озера начали волноваться. Я мгновенно оочуял опасность, но было уже поздно, и столь знакомое мне мглистое облако, чьи удивительные способности я эксплуатировал без малейшего колебания, двигалось по плато. Я попытался избежать встречи, но коллоидная суспензия расползлась чересчур широко, отрезав мне путь и к кораблю и к долине. Тогда я побежал вверх по склону, но он был здесь слишком пологим, и спасительные вершины находились на недоступном расстоянии, учитывая скорость продвижения облака. Я мчался изо всех сил, но облако настигало меня, и, несмотря на головоломные прыжки по скользкой почве, мне не удалось убежать: через несколько минут я почувствовал, что не в состоянии сделать и шагу, поскольку ноги мои увязли в клейкой массе. Попытка высвободиться привела к тому, что я рухнул плашмя в это странное, вязкое месиво, не позволявшее мне даже пальцем шевельнуть. Меня охватил безумный страх, ведь я хорошо знал, что происходит вокруг и что произойдет со мной. Меня уже не интересовала восковая фигурка, я с ужасом думал о том, что теперь сам являюсь объектом, который ощупывают, “читают”, расшифровывают. Но еще больше страшило меня то, что должно было последовать. И я не ошибся.

Когда облако наконец выпустило меня из своих липких щупалец, я беспокойно огляделся вокруг и увидел несколько фигур в космических скафандрах. Мгновение я еще надеялся, что среда не проникла под мой костюм, что ее копирующая способность ограничилась наружными элементами скафандра, однако лежавшие фигуры, с которых стекала желатиновая слизь, задвигались, стали подниматься. Один из этих типов уже направлялся ко мне, неуверенно ступая по липкой поверхности, пошатываясь, словно оглушенный. Содрогаясь от ужаса, клещами сжавшего мне душу, я спрашивал себя: кто это? Лицо его не различалось под приспущенным козырьком, а прозрачный шлем был таким же грязным, как и мой. Затем, переборов террор, блокировавший мои нервы и почти парализовавший меня, я тронулся с места и пошел к кораблю. “Пошел”, потому что, хотя я и желал преодолеть бегом расстояние, отделявшее меня от корабля, и мне даже казалось, что я бегу, ноги мои увязали в клейком месиве, неторопливо стекавшем к озерам. Я шагал с трудом, изнемогая, задыхаясь, устрашенный медлительностью собственных движений. Вскоре, опомнившись в какой-то мере от охватившей меня растерянности, я разыскал скорее всего случайно правильный обратный путь. Но и фигура в скафандре, поняв мое намерение, ускорила шаги; я чувствовал, что “тип” хочет настичь меня, и мне дьявольски повезло, что он поскользнулся и шлепнулся на спину. Пока он переворачивался и подымался, я успел добраться до корабля. Вероятно, я находился в полуобморочном состоянии, поскольку очень плохо помню, как, весь дрожа, лез по лесенке, как переступил порог, как задраил люк.