Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 5. Враждебные звезды. После судного дня. Ушелец

Он пытался уйти из дома двумя годами раньше, но его поймали и вернули. Арестовавший Скипа полицейский устроил ему унизительную порку. Поскольку его бесконечные выходки являлись предметом постоянных семейных ссор, родители Скипа не возражали, чтобы их сына поместили на три месяца в исправительный центр для трудных подростков. Обращение там было не особенно жестоким, но уже через неделю Скип был готов удавиться от скуки. К чему вспоминать… Горечь обиды давным-давно выветрилась…

— У вас, кажется, приличное образование, — заметила Ивонна Кантер:

— Среди «кузнечиков» много образованных людей, — сказал Скип и в двух словах объяснил ей основы философии той части ушельцев, к которой принадлежал он сам. Ивонна умела слушать. — И среди моих друзей много людей весьма уважаемых, один из них и пристроил меня сюда.

Скип догадывался, о чем она думает: «Влиятельный покровитель организовал его визит в одно время с моим здесь пребыванием. Едва ли «викинги» беспрекословно исполняют указания американского правительства. Они слишком ценят свою свободу. Впрочем… Этот парень довольно мил и, похоже, не опасен».

Задача Скипа заключалась в том, чтобы представить себя в ее глазах как нечто большее, чем просто «милый и неопасный». Отчужденность Ивонны отступила, и та поинтересовалась:

— А где нынче подводная лодка?

— «Викинги» собирают донные конкреции марганца, — пояснил Скип. — Мне говорили, что лодка занимается поисками новых месторождений. Как трюфельная свинья.

— Что?

— Да нет, ничего. — Скип поспешил перевести разговор на другую тему. Шутка, похоже, не дошла до нее. — Знаете, мисс Коэн, если вы посидите, я с удовольствием сделаю ваш портрет. С вашего разрешения, конечно. И вы сможете взять портрет себе. Вы выглядите просто сногсшибательно, и я не в силах удержаться.

— О! — Ивонна залилась краской и часто заморгала. Все-таки она была женщиной и не могла не оценить комплимента.

— Посидите, пожалуйста, вот так минутку.

Скип открыл чистую страницу. Держа в левой руке блокнот и коробку с карандашами, он прошелся вокруг Ивонны, поприседал, повертел головой и, выбрав наконец ракурс, принялся рисовать. Ивонна докурила сигарету и, возможно, хотела закурить новую, но сидела неподвижно и сосредоточенно позировала.

Карандаш так и летал над страницей. Скип старался как мог. Ему нужно было завоевать расположение Ивонны и при этом ничем не обидеть ее чувств. Однако дело склонялось именно к последнему, и чем дальше, тем больше.

«Сотри эту линию, идиот! — мелькало в его голове. — Зачем эта тень? Черт! Все не так! Она же красива! Строгая красота, почти абстракция, как Долина смерти, как монтеррейский кипарис, согнутый и продутый насквозь штормовыми ветрами».

— Простите, я дал осечку, сказав «одну минутку». Вы не повисите еще парочку?

«Кончай свои шуточки, болван! Она все равно не врубается».

— Вот! Спасибочки вам от рыбочки! Грубовато, но я так вижу…

Скип вырвал страничку и передал Ивонне. Та тихо ахнула. Кровь прихлынула к ее щекам и отхлынула. Указательным пальцем Ивонна отслеживала карандашные штрихи. Скип сделал нечто большее, чем просто подчеркнул преимущества ее облика; ему удалось передать все ее напряжение. Он точно передал ее слегка восточные черты. Ее блузка и широкие брюки, как бы сдутые ветром, напоминали о богине Нике Самофракийской. Сетчатое ограждение было показано в ракурсе, позволяющем понять, что женщина смотрит в небо.

— Вот не думала… — прошептала Ивонна. — Замечательно! Вы изобразили меня более напряженной, чем на самом деле… — («Э-э, нет, милочка!» — подумал Скип.) — …А может, я вижу то, чего нет? Какой подарок! — Она перевела глаза на Скипа. — Это подарок? — неуверенно спросила она.

— Конечно, берите. Это же карикатура, в прямом смысле слова. (У него мелькнула безумная идея подрисовать сигманца и подпись к рисунку типа: «Что он имеет в виду?» или «Неужели его язык состоит из одних неприличных слов?») Я и правда хотел показать товар лицом, чтобы вы позволили мне по-настоящему написать вас. (Надо было сказать «ваш портрет». Ты только набери еще парочку кило, а там уж я развернусь… Тпру, лошадка!)

— Я подумаю об этом. Предложение лестное. — Ивонна закурила новую сигарету и поспешно, словно не желая заканчивать разговор, спросила: — Мистер Вэйберн, а вы, наверное, работали и как художник? Не только же карикатуры в газетах?

— Зовите меня просто Скип. Меня все так зовут. Дело в том, что по-норвежски слово «скип» означает корабль, но произносится чуть иначе, чем английское «шип»… Это обстоятельство не раз приносило мне свои дивиденды. Правда, года два назад с этим вышла одна история, после которой я принимаю эти дивиденды с большой осторожностью.

— А что случилось?

— Это длинная история.

— Я не спешу.

«Славно! — подумал Скип. — Значит, она не прочь поболтать со мной. Полный вперед!»

— Видите ли, — начал он, — как-то я оказался в одном южном городке. Там жили не то чтобы совсем ушельцы, но весьма ярые фундаменталисты, каких даже трудно представить себе в наше время. Все у них там было не менее чем полувековой давности. В ресторане у них даже стоял настоящий «джукбокс». Помните, были такие проигрыватели? Известие о сигманце, в существование которого они никак не хотели верить, перевернуло у этих правоверных все вверх дном. Энергии их неприятия хватило бы на то, чтобы запустить огромную ракету на окололунную орбиту. Я разговорился с владельцем ресторана. Он намеревался закрыться и на недельку уехать к родственникам. Я предложил ему, пока его не будет, расписать стены его заведения. Мы сошлись на том, что я напишу сцену из Библии, и договорились о плате. До завершения работы я никого не пускал внутрь. Я так втянулся в работу, что готовил и спал прямо на месте. Рядом жил местный самогонщик, и мы подружились. Впервые вернувшись от него, я взглянул на начатую работу и понял, какую великолепную возможность упускаю. Я собирался изобразить сцену Нагорной Проповеди. Глупец! Не то чтобы тема Христа не давала развернуться, но я еще не до конца продумал свою композицию, а копировать чужую не имело никакого смысла. Проснувшись утром, я обнаружил, что желание работать так и распирает меня. Значит, моя Муза, хоть и пьяная, побывала здесь вчера вечером и еще не ушла. Я запасся самогоном и работал весь остаток недели, с раскалывающейся от голода и бессонницы головой, равно как от переизбытка кукурузного жмыха. Я написал лучшее из того, что когда-либо доводилось мне написать. Откровение Иоанна! По четырем углам ангелы, высокий потолок; опустошенные чаши гнева — над проигрывателем, над телевизором и над дверьми в мужской и женский туалеты. На потолке Бог-Отец в силах, его длинные седые волосы и борода, его одежды — полощутся на ветру смерти; у него лицо получеловека-полульва. Одесную — Бог-Сын. Но он получился хуже. Я стремился показать, что ему жаль тех проклятых, которых он помогает сталкивать в пламя геенны, но он получился похожим скорее на мрачного возрождение, с удовлетворением рекущего: «Я же говорил вам!» Пламя вокруг престолов — не адское пламя, заметьте! — типа солнечных протуберанцев. Пламя вздымается и охватывает крылья Духа Святого. Образ архангела Гавриила я позаимствовал из одного фильма. Этакий трубач начала эпохи джаза, этакий Бикс Бейдербекке, выдувающий рифы и синкопы в ритме своей бессмертной жизни. Прочие ангелы и вся небесная рать были в явном смущении от этакого концерта. Кое-кто возмущался, тщетно пытаясь сконцентрироваться на своей работе, но парочка ангелов была в экстазе. И я! Я был еще жив и стоял среди четырех зверей у престолов… Похоже, я вас совсем заболтал.