Владимир Щербаков - Фантастика 1977

Герман посмотрел на меховую одежду немца. «Противно, конечно, и на мародерство похоже… а, ладно, не пропадать же от холода!» Рассудив так, он стащил с летчика комбинезон с крылышками на рукавах и облачился в него. Сразу стало теплее.

Потом он достал из блестящей коричневой кобуры немца длинноствольный пистолет с отогнутой назад рубчатой рукояткой. Нажал кнопку, вытянул узкую обойму, оттянул за пуговки суставчатый затвор, — из патронника вылетел желтый патрон и, крутнувшись в воздухе, шлепнулся в заснеженную траву.

Некоторое время Герман щелкал разряженным пистолетом, осваивая оружие, виденное им прежде лишь в кино и в музеях.

Потренировавшись, Герман подобрал патрон, вложил в обойму и вщелкнул ее в рукоять. Чуть подумал и, дернув затвором, вогнал патрон в ствол. Вложил пистолет в кобуру и перепоясался поверх комбинезона.

Теперь надо было обыскать карманы немецкого летчика.

Герман с трудом преодолел брезгливость.

В голубоватой книжечке с орлом и готическими надписями на обложке замысловатым почерком были занесены сведения о владельце: Фердинанд Нитц, оберст-лейтенант, родился в Берлине в 1911 году. «Молодой, — подумал Герман, — а до каких чинов и орденов дослужился, фашист!» Герман сложил документы и награды летчика в планшет, повесил его через плечо и продолжил свой путь на восток.

Немец, засыпаемый снегом, остался лежать на палых листьях.

Герман шел по лесу уже больше часа, — к счастью, ему удалось выйти на просеку. Потом просека кончилась, и перед инженером открылась обширная поляна, на которой стояла бревенчатая тригонометрическая вышка, а поодаль небольшой домик.

Герман двинулся к домику, но внезапно кто-то прыгнул на него сзади, обхватил накрепко, силясь повалить. Сработал рефлекс десантника — нападавший перелетел через голову Германа и покатился по земле. Герман даже не рассмотрел его. От крепкого удара по затылку в его мозгу вспыхнули черные молнии…

Глаза его были завязаны, во рту плотно сидела какая-то тряпка. Запястья и щиколотки туго стягивали веревки.

Потом он услышал разговор, русскую и украинскую речь.

— Чем ты его стукнул? Прикладом?

— Ни, товарищ лейтенант. Я його так, кулаком трошки. Вин сопротывлявся, фрицюга.

— Кулаком… Знаю я твой кулак.

— Я аккуратненько. Та вин, бачьте, вже очухався.

— Ну-ка, вынь у него кляп.

Изо рта Германа выдернули тряпку — челюсти сразу заломило. Повязку с глаз тоже сняли, но рук и ног не развязали.

Он поморгал глазами, огляделся.

Посередине низкой комнаты с бревенчатыми стенами и дощатым потолком стоял стол, на котором тускло светился керосиновый фонарь. За столом сидел сумрачный военный с красными квадратиками на воротнике. Рядом стоял огромный парень в ушастой стальной каске, с громоздким ручным пулеметом поперек груди.

Военный за столом заглянул в тетрадочку и, с трудом произнося слова на чужом языке, спросил:

— Во ист ире намэ унд форнамэ?

— Герман Майстер. И можете говорить по-русски.

— Вы знаете русский? — поднял брови военный за столом.

— Конечно, — усмехнулся Герман, — я русский. А фамилия не немецкая, а прибалтийского происхождения. Дед мой родом из-под Риги…

— Дед из-под Риги, а внучек из Берлина? Ну, раз вы так хорошо говорите по-русски, отвечайте: зачем шли на восток? И почему в документах у вас написано, — лейтенант заглянул в книжечку с орлом на обложке, — Фердинанд…

— Лейтенант, — перебил его Герман, — произошло недоразумение. Документы, оружие и прочее я снял с убитого летчика. Километрах в пяти-шести западнее того места, где меня схватили.

— Во брешет, гад, — не выдержал пулеметчик.

— Погоди, Бондаренко, — поморщился лейтенант и продолжал, обращаясь к Герману: — Хорошо, документы, допустим, не ваши, одежда на вас чужая — кто же вы?

— Шпигун нимецький, — буркнул Бондаренко, — бильш нихто!

— Мне трудно объяснить мое появление здесь, — твердо сказал Герман, — но поверьте, что я никакой не шпион, а советский гражданин, выполнял… одно секретное задание большой важности. И не в разведшколе я учился, а кончил МИФИ.

— Что еще за фи-фи? — не понял лейтенант.

— Не фи-фи, а МИФИ, Московский инженерно-физический институт… — И тут Герман осекся. Он чуть было не назвал по привычке свой факультет, забыв, что для этих людей слова, с которыми он знаком с детства, покажутся чуть ли не тарабарщиной.

— Что же замолчали? — усмехнулся лейтенант. — Не знаете, какие дальше небылицы плести?

— Нет, лейтенант, — спокойно ответил Герман. Он уже знал, как себя надо вести в создавшихся условиях. — Дело в том, что мне не только здесь у вас, но и в штабе вашей части много говорить нельзя. Мне нужно срочно добраться до Москвы. Кстати, какое сегодня число?

— Шестнадцатое октября, — недоуменно ответил лейтенант.

— Тысяча девятьсот сорок первого года? — уточнил Герман и по реакции своих визави понял, что не ошибся. — Слушайте, лейтенант, развяжите меня, в конце концов! Не бойтесь, я не убегу, да и с кулаками товарища Бондаренко успел познакомиться.

— Развяжи его, Бондаренко, живой все равно не удерет.

Бондаренко нехотя разрезал финкой веревку сначала на ногах Германа, потом на руках, отошел и демонстративно клацнул затвором пулемета.

— Красноармеец Бондаренко, — сказал лейтенант, — вызовите мне политрука Михайлова. Ну, что стоите? Выполняйте приказание!

— Виноват, товарищ лейтенант, тильки…

— Ничего, — успокоил лейтенант бойца, — в случае чего… — и выразительно припечатал к столешнице отобранный у Германа немецкий пистолет.

Бондаренко неодобрительно мотнул головой и вышел за дверь. Лейтенант и Герман остались вдвоем. Лейтенант молчал, пристально разглядывал Германа, неслышно барабаня пальцами по пистолету.

Герман разминал затекшие от веревок запястья. Конечно, выглядеть в глазах этого лейтенанта немецким лазутчиком было обидно. Но обидой можно было бы пренебречь. Только сейчас Герман осознал до конца всю опасность своего положения — в немецком комбинезоне, без документов, с подозрительной фамилией…

— Скажите, лейтенант, — задал вопрос Герман, — скоро ли, по-вашему, кончится война?

— Ваши генералы рассчитывали закончить ее до зимы, — ответил лейтенант, — а вон уж снег пошел, а мы еще не побеждены.

— Только воевать еще придется долго, — заметил Герман, — года три с лишним… наверное. Трудно воевать, большой кровью.

— А ты меня, фриц, не пугай, — зло сказал лейтенант, — я пуганый. Пока от Могилева до Москвы отступал, всякого насмотрелся. Били вы нас крепко, били, да не разбили. Наш-то самосад позлее вашего табачка. Понял, соловей залетный?