Блад: глубина неба - Анастасия Орлова
— Как успехи? — киваю на «Литу».
— Их нет. Сколько мы уже здесь, как думаешь?
— Дней шесть, не меньше. Куда-то опаздываешь? — закуриваю.
На самом деле мы здесь уже седьмой или восьмой день. Но это неточно. Сбавляю до разумного минимума, чтобы не слишком её расстраивать.
— Я знаю, что ты приставил ко мне одного из солдат, — говорит, — он плохо прячется.
— Он и не должен, — отвечаю и мысленно досадую на бестолкового рядового, который приглядывает за ней на тот случай, если она окажется в опасности.
Если вдруг станет вести себя, словно пьяная, или очутится поблизости от окон.
— Боишься, что я справлюсь с «Литой» и улечу? — она поворачивается ко мне, и мы встречаемся взглядом.
— Не скрою, было бы обидно.
— У нас договор. И я держу своё слово. Даже если дала его врагу.
Ухмыляюсь: «врагу»! Чёрт возьми, Скади Грин! Ведь ты же так не думаешь? Или думаешь? Вглядываюсь в её глаза. Думает. Ещё как думает! Потому что так велел император. Потому что она — хороший солдат, послушная дочь героя империи, и ей нельзя думать иначе. По уставу не положено.
— То есть ты бы не воспользовалась шансом удрать? — давай, соври себе, что ты не бросила бы меня лишь из-за «слова офицера»!
— А ты? — возвращает она мне мой же вопрос.
Склоняюсь к её уху и, вдохнув тонкий и тёплый мускусный аромат её волос, едва не забываю, что собирался ответить.
— Не-раз-ду-мы-ва-я!
— Я тебе не верю, — прищуривается и едва сдерживает улыбку, — вижу, как ты переживаешь за команду. Ты бы их не бросил. Ты не такой, каким хочешь казаться, Винтерсблад.
Штепсель в твой дроссель, Скади Грин! На этом цеппелине есть только два человека, за которых я правда переживаю и которых не бросил бы, даже если пришлось бы самому остаться здесь вместе с ними. Или вместо них. И только один из них — из этой команды!
— Раскусила тебя? — улыбается.
— У-у, какие фантазии! Но если действительно захочешь укусить меня — я не против, только намекни, — легонько толкаю её плечом: не могу удержаться от желания прикоснуться к ней.
— Ты отвратителен!
— А ты нелогична.
— А если серьёзно? — не унимается. — И честно!
— Что — серьёзно и честно?
— Чего бы ты сейчас хотел больше всего? После, разумеется, желания выбраться отсюда, — смотрит с хитринкой: она уже придумала мой ответ за меня, и он отлично доказывает её правоту.
Конечно, ждёт, что я захочу спасти команду. Или вернуть к жизни уже погибших. Не дождётся. Просила честно — честно и отвечу. И она мне, конечно, не поверит, как и бывает всегда, когда кто-то предельно честен.
— Заняться любовью.
Брови Грин взлетают вверх; она хочет что-то сказать, но не может сразу найти — что; бледнеет, краснеет и в результате выдаёт то, что первое подворачивается на язык:
— С кем?
Понимает, что сказала, когда вопрос уже прозвучал, и ещё больше краснеет. Я с удовольствием наблюдаю за её реакцией. Молчу, многозначительно выгнув бровь. Смотрю ей в глаза. В конце концов она не выдерживает и отводит взгляд, но не возмущается, не обзывает меня наглецом. И даже не уходит, раздражённо чеканя шаг. Удивительно! Сидит, смущённо уткнувшись взглядом в свои колени, и безуспешно борется с улыбкой. Чёрт возьми, ей смешно! Правильные девочки в такой ситуации не смеются. У правильных девочек из такой ситуации два выхода: отвесить мне пощёчину или умереть со стыда. Скади Грин, ты бесподобна!
Пару минут молчим. Потом она спрашивает, кем я был до войны. Надеется найти там какое-то доказательство своим словам, но не найдёт. Думает списать мой дерьмовый характер на тяготы военного времени… Сперва меня задевало её невысокое мнение обо мне, а теперь огорчает то, что на самом-то деле я хуже, гораздо хуже, чем она думает.
— Нет, Скади Грин, война не меняет нас, а просто открывает другие стороны. Мы те, кто мы есть. Хоть до, хоть после. Ты — дочь героя, которая верит в свои идеалы, а я — тот, у кого их нет, — поднимаюсь на ноги, — потому что из всех наших зависимостей эта — самая страшная. Рано или поздно ты в них разочаруешься. А до этого наделаешь из-за них уйму глупостей.
— Мой отец служил императору. И его отец. И отец его отца. Мы верны своей стране. В этом невозможно разочароваться!
Киваю, усмехаюсь.
— Тебе виднее, Скади Грин. Я в своём отце разочаровался ещё в младенчестве. А когда мне было тринадцать, убил его. Что теперь скажешь? По-прежнему думаешь, что я не такой, каким кажусь?
Молчит, смотрит на меня озадаченно.
— Либо ты врёшь, либо… всё было не так. Должны быть какие-то причины! — делает вывод.
Приседаю рядом на корточки, чтобы не смотреть на неё сверху вниз, а ей, оставшейся сидеть на полу, не задирать на меня голову.
— Иногда люди просто совершают то, что совершают, Скади. Не суди по себе. Если ты ни разу в своей жизни не делала гадостей, то это вовсе не значит…
— Делала, — перебивает она упавшим голосом, — ещё как делала.
— У-у-у! — с ироничным уважением протягиваю я, чувствуя, что разговор уходит в слишком интимное русло. — Неужели обозвала дурным словом одноклассницу? — пытаюсь перевести всё в шутку.
— У меня были отношения с моим инструктором в лётной академии, — роняет она и опускает глаза, — ему было сорок, мне не было и двадцати…
— Возмутительно! — натянуто улыбаюсь.
— И он был женат… — добивает она.
Не меня добивает. Себя. А у меня возникает мерзкое чувство, что она рассказывает мне это сейчас, как на исповеди. Снимает с себя лишнюю тяжесть, потому что чувствует близость смерти. Нет, Скади Грин, я не дам тебе погибнуть здесь, даже если ты решишь вывалить на меня всю свою жизнь со всеми её грехами и тайнами! Не рассчитывай!
***
Медина отрывается от разобранной приборной панели «Литы» так резко, что боль простреливает затёкшую поясницу. Он понял! Он нашёл способ запустить дирижабль класса А! Восторг,
