Владимир Немцов - Последний полустанок

Но сердце почему-то неспокойно.

Этого было слишком мало, чтобы отложить полет, до которого оставались уже не дни, а часы.

* * * * * * * * * *

Часы томительные, тягучие. Поярков места себе не находил. Ну сколько раз можно осматривать "Унион", проверять управление, оборудование? Сколько раз изучать расчеты траектории? Да и кроме того, все это было сделано давным-давно настоящими знатоками своего дела, которым Поярков верил безоговорочно. А Набатников? А Дерябин? Разве в этих делах они меньше понимают, чем конструктор?

День клонился к вечеру. И если бы мальчик типа Аскольдика до конца прочитал книгу, в надежде найти в ней нечто "волнительное" - любят они это словечко, - то метал бы громы и молнии, писал бы в редакцию, что автор снизил тему, что не знает он "правды жизни", если накануне полета в космос некий Поярков, которому выпало это счастье, вдруг прогуливается с какой-то малозаметной девицей. Разве об этом он должен думать перед ответственнейшим испытанием?

Аскольдиков, конечно, у нас достаточно, но людей, по духу близких Пояркову или Нюре Мингалевой, в тысячи раз больше. И автор, как и Димка Багрецов, страшно хочет им счастья. А кроме того, в жизни человека настоящая большая любовь значит не меньше космического полета, и все это неотделимо друг от друга. Вот почему Поярков с нетерпением ждал того часа, когда можно постучаться в комнату Нюры и вызвать ее на прогулку. Теперь он знал, что говорить.

Ни от кого не таясь, Поярков взял Нюру под руку и вышел за ворота института. Где-то за снежной вершиной догорало небо. Поярков сказал, что ночью должен улететь на контрольный пункт, и сразу же замолчал. Молчали долго. Слышался лишь размеренный точный шаг.

- Вы меня любите? - неожиданно спросил Поярков. - Я знаю, вы не солжете.

Нюра молчала.

И это молчание было столь красноречивым, что у Пояркова остановилось дыхание. Он поднял ее, маленькую, легкую, и, раскачивая на руках, что-то шептал, низко наклонившись к лицу.

Нюра хотела освободиться - все это случилось так неожиданно!.. Было и радостно и немного стыдно. Она оправдывалась:

- Я просила узнать... Ведь когда-то...

- Не обижай меня, - говорил Серафим Михайлович, целуя ее. - Ничего не хочу знать. Ничего.

Потом они сидели на скамейке, где любил отдыхать Набатников, где когда-то Димка на расстоянии метра друг от друга сиживал с Риммой. Казалось, вот оно пришло, долгожданное счастье, но в душе росла тревога. Поярков проклинал себя, что не сумел сдержаться, что все это случилось накануне самого рискованного в мире опыта, и если он не вернется, то заставит Нюру еще больше страдать.

Она же, чувствуя что-то напряженное, неладное, выспрашивала. И дело здесь не в мистике, телепатии и народных приметах, что, мол, "сердце-вещун". Тут совсем другое. Сдержанность чувств, великолепное качество в жизни, дается не каждому. Иной хоть и знает, что для общей пользы нужно солгать, но когда это сделает, вдруг заалеет как маков цвет. Так было и с Поярковым. Он не лгал, а просто уводил разговор в сторону.

- Но почему нельзя было днем улететь? - допытывалась Нюра. - Почему ночью?

- Некогда.

- Нашли же время для меня?

Глядя на мерцающую многоцветную звездочку, самую яркую на всем небосклоне. Нюра, как бы вспомнив о чем-то, спросила:

- Вы будете отсюда далеко?

- Далеко, - чуть слышно ответил Поярков.

- Пусть не покажется это вам смешным, но я прошу: посмотрите на ту звездочку. - Нюра подняла к ней голову. - Завтра в это же время я тоже буду смотреть на нее и думать о вас.

Прищурив глаза, Поярков заметил, что от дальней звездочки тянется к нему тонкий, как алмазная нить, сияющий лучик. Это первая линия связи, которую изобрели влюбленные. Тайным шифром, неслышимым и невидимым, поверяют они друг другу мысли и чувства... Наивная игра, но сейчас ее предлагает любимая.

- Обещаете? - спросила она, обняла его голову, прижала к груди.

И тут случилось самое непонятное, самое волнующее в жизни Пояркова. Он услышал, как бьется сердце любимой. Он слышал его размеренный стук, потом быстрые неуверенные толчки, замирание и вновь властные удары - тук-тук-тук. Он понимал ее волнение, и сердце его отвечало тем же. Оно живет! Оно твое!

И не видели они, как мимо проходил Димка Багрецов, и, конечно, не знали, как тяжело ему. Именно здесь, на этой скамейке, сидел он с Риммой, а сейчас бродит и бредит воспоминаниями. Радостно лишь то, что эти счастливы. Пусть опять он что-то потерял. Но как хочется всех хороших людей сделать счастливыми!.. Бабкин скоро уедет домой. Стеша ждет не дождется, соскучилась. А у Вадима никого нет, ни одна девушка по нему не скучает. Сегодня он хотел поговорить по телефону с матерью, но раздумал, боялся ее взволновать - ведь она догадается по голосу, что сын чем-то обеспокоен. Разве это скроешь?

А Тимка ни о чем не догадывался. Вот и сейчас, когда Вадим сказал, что ночью улетает на другой контрольный пункт, Бабкин мог только посоветовать одеться потеплее.

- Может, на Алтай полетишь. Там горы повыше, чем здесь. Холодно. А я, наверное, больше никуда не полечу, - продолжал он, сжимая и разжимая больные пальцы, как ему советовали, для гимнастики. - Слишком много приключений. Стеша беспокоится.

- Но ведь она понимает...

- Да, конечно. Только вот у меня дочь скоро будет.

- Почему дочь?

- Так хочу. Ее труднее воспитывать.

- Оригинальничаешь, Тимка. Все говорят, что мальчишки - сорванцы, а девочки тихие.

- А потом вырастет какая-нибудь Римма.

Вадим печально заметил:

- Бывает. - И, тут же вспомнив историю с аккумуляторами, сказал: - А вдруг бы она такую штуку учинила перед завтрашним полетом? Полная катастрофа!

Как ни странно, всегда спокойный, даже флегматичный, Бабкин заговорил резко, взволнованно:

- Ты думаешь, она бы переживала? Ерунда! А таких девчонок много. У них свои интересы. Танцплощадки, сплетни, тряпки... Нет уж, довольно! И если у меня будет дочь, то прежде всего я отниму у нее мечту о подобной чепухе. А ведь есть девчонки, которые только в этом и видят счастье.

- Их никто не научил любить, - в грустном размышлении подсказал Вадим. Любить свой труд и хороших людей.

Прощаясь с Бабкиным, Вадиму хотелось расцеловаться, но он сдержался, чтобы не выдать себя... Да, конечно, ничего особенного, обычный рейс на "ИЛ-18". До скорого свидания, Тимка.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Космонавты накануне старта. О чем они могли думать и

как об этом узнать? Что такое вялая лирика и можно ли

ее определить методами электроники? И в конце - о

крылатом слове победы и счастья.

Нечего и говорить, что подготовка к таким ответственным испытаниям была закончена задолго до полета, назначенного на рассвете. С шести часов вечера территория, откуда должен был подняться "Унион", находилась под усиленной охраной, и ни один человек, кроме директора Ионосферного института Набатникова и еще двух-трех ответственных лиц, не имел права подходить к летающей лаборатории.