Александр Казанцев - Льды возвращаются

Узнав, что немалые капиталы семейства Мортанов, которыми распоряжалась моя жена, направлены уже на выполнение «плана Петрарки», сенаторы произнесли краткие речи о конструктивном величии частной инициативы даже в самые грозные часы для существования человечества.

Председатель комиссии по этому поводу ничего не сказал. Он только заметил, что моему размаху следовало бы позавидовать джентльменам, сидящим в Белом доме и около него.

Однако вызвал меня Рыжий Майк совсем по иному поводу. Он был хорошо осведомлен о моих отношениях с Джорджем Никсоном и Ральфом Рипплайном. И, оказывается, он был высокого мнения о некоторых моих способностях.

Он спросил меня, возьмусь ли я за выполнение государственного задания. Волей или неволей, но я превращался-таки в государственного деятеля!..

Речь шла о Бурове, о моем африканском приятеле Сербурге, о болезни которого я узнал недавно от самого президента. Президент, помню, горестно вздохнул, ну, а Майкл Никсон предпочитал действовать. Он сказал мне на заседании «ледяной комиссии», что помощь Бурову — долг всего человечества, избавленного им от ядерных войн. Мы, американцы, не можем остаться в стороне, а помочь больному раком может только профессор Леонард Терми, который был накануне решения проблемы.

Терми был в Рипптауне. Майкл Никсон считал, что достать его оттуда мог бы только я. Я получал специальные полномочия американского президента и должен был по поручению «ледяной комиссии» отправиться с чрезвычайной миссией в Рипптаун.

Так я действительно превратился в государственного деятеля и на самолете президента США вылетел в Африку.

Снова Африка! И снова свидание с боссом, с бывшим боссом!..

Сразу со знакомого аэродрома, где приземлился правительственный самолет, я отправился прямо к нему… Большей дерзости от меня он ожидать не мот.

Он лежал в кресле, обложенный подушками, с лицом мертвеца и теми же глазами негодяя.

— Хэлло, мой мальчик, — зловеще сказал он.

— Озабочен вашим здоровьем, сэр, — как и подобает дипломату, с язвительным намеком ответил я.

— Желаю вам такого же, — прорычал Джордж Никсон.

— Тогда бы мне пришлось заинтересоваться специалистами, скажем, самим профессором Леонардом Терми.

— Напрасно, — огрызнулся босс. — Не продается.

Я стал насвистывать ковбойскую песенку. После первого куплета, терпеливо выслушанного Джорджем Никсоном, я непринужденно заметил:

— Сенатор Майкл Никсон рассчитывал видеть в чрезвычайной комиссии не только меня, но и вас, сэр.

— Заткнитесь! — проревел босс, окончательно отказываясь от традиционной учтивости дипломатов. — Пусть только сунутся сюда — к Солнцу полетят новые ракеты с «Б-субстанцией». На Земле не останется и квадратного дюйма, не покрытого ледниками. Уйду в пещеры, под землю, но не оставлю никому места на Земле.

— Всем нам уготовлено место под землей, — вздохнул я, молитвенно возводя очи и вежливо осведомился:-Надеюсь, сэр, вам удалось справиться с такой неприятностью, как раковое заболевание?

Мистер Джордж Никсон передернулся в кресле:

— Если вы имеете в виду помощь этого ученого колдуна, то он… объявил голодовку. Старый болван! Непременно хочет отдать концы раньше меня!

Я был готов ко всему, Майкл Никсон хорошо подготовил меня. Но голодовка! Бог мой!..

— Я берусь переубедить мистера Терми, — сказал я, зная, на чем теперь играть: только на жажде жизни и страхе смерти, которыми объята душа босса. — Могу вас заверить, он не просто вернется к интересующей вас проблеме, но… и поможет вам.

Джордж Никсон смерил меня взглядом.

— Почему я должен верить вам?

— У вас нет другого выбора, сэр, — резко сказал я, вставая. — Только я смогу убедить профессора Терми.

Он молчал, но ему оставалось только капитулировать. Он был трус.

— О’кэй, — проворчал он. — Предоставлю вам вашу последнюю возможность.

Я усмехнулся. Скорее нужно было говорить о его последней возможности.

Меня привели к профессору Леонарду Терми. Он занимал охраняемый безгусеничными танками загородный особняк, уцелевший от атомной бомбардировки.

Офицер отряда охраны собственности, выпустивший меня из загона для Малого человечества, дружески подмигнул мне. Этот верзила с белой кожей и черной душой провел меня в дом, в котором отчаянно пахло жареными бифштексами. Я даже вспомнил, что пропустил время второго завтрака.

Позвольте! Но ведь Никсон говорил о голодовке?

Комната служила прежнему владельцу кабинетом или библиотекой. Шкафы были полны научными книгами, вероятно, доставленными сейчас сюда… для соблазна старого ученого.

Профессор сидел спиной к столику, на котором призывно пахли как бы кричащие своим запахом блюда.

Я кашлянул. Профессор не повернулся.

— Как вы поживаете, мистер Терми? — почтительно произнес я.

Леонард Терми не шелохнулся. Тогда я зашел с другой стороны, чтобы увидеть его лицо.

Я не узнал ученого. Он поднял на меня ставшие огромными глаза, полные мировой скорби. Лицо его осунулось, заросло седой щетиной, седые волосы были растрепаны, свисали за ушами длинными прядями. Горькие, тяжелые складки щек, оттенявшие подстриженные усы, без слов говорили о думах этого человека.

Не знаю, узнал ли он меня. У него шевелились ноздри… И только тут я понял, какой пытке подвергался этот старый человек. Что муки Тантала! Зарытый по плечи в землю, он не мог дотянуться до кувшина с водой и до отставленных яств. Леонард Терми мог легко протянуть руку к столику за его спиной, избавив себя от мук голода, но не делал этого.

— Мистер Терми! — сказал я. — Мне не удалось однажды предотвратить ваше похищение. Теперь я сам хочу похитить вас. Но… По заданию президента.

Он поморщился. Я поспешил добавить:

— С ведома сенатора Майкла Никсона.

Он чуть заметно кивнул. Скорбные глаза пронзительно смотрели на меня. Мне казалось, что этот грустный человек видит меня насквозь, видит даже мои нуклеиновые кислоты, эти скрижали жизни, на которых записана программа жизни моего организма, для всех органов, для всех клеточек, развитие которых определяет то, чем я являюсь, мой рост, мой вес, мое здоровье, мой ум, даже мои чувства… к Прекраснейшей нового Солнца…

— Президент и сенатор Майкл Никсон поручили мне передать вам, что русский физик Сергей Буров умирает от рака.

Терми молчал, а я вынул припасенные газеты: с их страниц на профессора Терми смотрели два лица — так знакомое мне лицо Сербурга и вдавленная в подушку костяная маска с провалами глазниц.

— Рак вызван облучением, — быстро заговорил я. — Вы могли бы, профессор, доказать, что ваша гипотеза о раке верна.