Айзек Азимов - Камешек в небе. Звезды как пыль

Байрон сказал:

— Вы слишком близко от края утеса, Джонти. Не двигайтесь в том направлении и вставайте. Я теперь брошу вас в другую сторону.

Но тут прозвенел голос Ризетта:

— Подождите!

Автарх закричал:

— Застрелите его, Ризетт! Застрелите же его немедленно! Отстрелите сначала руки, потом ноги, и мы оставим его.

Ризетт медленно приблизил оружие к плечу Автарха.

Байрон спросил:

— Как вы думаете, кто разрядил ваш бластер, Джонти?

— Что?

Автарх тупо смотрел на него.

— У меня не было доступа к вашему бластеру, Джонти. Так кто же это сделал? Кто сейчас вас держит под прицелом, Джонти? Не меня, Джонти, а вас.

Автарх повернулся к Ризетту и крикнул:

— Предатель!

Ризетт негромко ответил:

— Не я, сэр, предатель, а тот, кто обрек верного Ранчера Вайдемоса на смерть.

— Это не я! — закричал Автарх. — Если он сказал вам это, он лжет!

— Вы сами сказали это. Я не только разрядил ваше оружие, но и закоротил коммуникатор, так что каждое ваше слово доносилось до меня и до всего экипажа. Теперь мы все знаем, кто вы.

— Я ваш Автарх.

— И величайший из предателей.

Автарх молчал, дико переводя взгляд с одного мрачного гневного лица на другое.

Потом он собрал силой воли остатки самообладания.

Голос его был почти холоден, когда он сказал:

— А если это все и правда, то что с того. Вы ничего не можете изменить. Вам нужно посетить еще одну планету внутри Туманности. Это должна быть планета повстанцев. Но путь к ней знаю только я.

Он каким-то образом вернул утраченное достоинство. Одна его рука, сломанная в запястье, повисла, верхняя губа вздулась, кровь запеклась на щеке, но он излучал такую надменность, как будто был рожден править.

— Вы укажете нам путь, — сказал Байрон.

— Не обманывайтесь. Я не скажу вам этого ни при каких обстоятельствах. Я уже говорил вам, что в среднем на одну звезду приходится семьдесят кубических световых лет. Если вы будете действовать методом проб и ошибок без меня, вероятность двести пятьдесят квадратильонов к одному, что вы пролетите дальше миллиарда миль от любой звезды!

Байрон распорядился:

— Отведите его на «Безжалостный».

Ризетт негромко сказал:

— Леди Артемизия…

— Значит, это она кричала? — прервал Байрон. — Где она?

— Все в порядке. Она в безопасности. Она вышла без цилиндра с двуокисью углерода. И, естественно, когда в крови у нее закончился запас углекислоты, дыхание у нее замедлилось. Она пыталась бежать, но дышала недостаточно глубоко и потеряла сознание.

Байрон нахмурился.

— Почему она пыталась вмешаться? Хотела удостовериться, что ее другу не повредят?

Ризетт сказал:

— Да, именно так. Только она думала, что я человек Автарха и хочу выстрелить в вас. Я отведу эту крысу. Байрон…

— Да?

— Нужно возвращаться на корабль как можно скорее. Он все еще Автарх, и, возможно, придется разговаривать с экипажем. Трудно прервать многолетнюю привычку к повиновению. Но по пути проведайте леди Артемизию. Она за этой скалой. Иначе она замерзнет насмерть.

Лицо Артемизии было почти закрыто капюшоном, покрывавшим голову. Тело казалось бесформенным в толстых складках космического костюма.

— Как вы? — спросил он, задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Лучше. Спасибо. Мне жаль, если я причинила беспокойство, — церемонно ответила она.

Они стояли, глядя друг на друга, и разговор их, казалось, истощился.

Тогда Байрон сказал:

— Я знаю, мы не можем повернуть время вспять, сделать то, что было не сделано, и сказать то, что не было сказано. Но я хочу, чтобы вы меня поняли.

Ее глаза сверкнули.

— Эти две недели я только и делала, что пыталась вас понять. Вы снова заговорите о моем отце?

— Нет. Я знал, что ваш отец не виноват. Автарха я заподозрил почти с самого начала, но мне нужно было установить точно его вину. А установить, Арта, я мог только одним способом: заставить его сознаться. Я считал, что смогу это сделать, если поймаю его при попытке убить меня. А это можно было сделать только одним способом. Это был плохой способ, почти такой же, как то, что он сделал с моим отцом. Я не ожидаю, что вы простите меня.

— Я вас опять не понимаю.

— Я знал, что вы ему нужны, Арта. С политической точки зрения вы для него совершенный объект. Имя Хинриадов для его целей было полезней имени Вайдемосов. Я сознательно толкнул вас к нему. Получив вас, он больше не нуждался бы во мне и готов был избавиться от меня. Мы с Ризеттом расставили ему ловушку.

— И вы все это время любили меня?

— Вы не можете поверить в это, Арта?

— И вы, конечно, с готовностью пожертвовали любовью ради памяти отца и чести семьи. Это бессмысленно. Вы и в половину не любили меня так, как свою честь.

Байрон жалобно сказал:

— Пожалуйста, Арта! Я не горжусь собой, но другого пути я не видел.

— Вы могли бы поделиться со мной, могли сделать меня союзником, а не орудием.

— Это не ваша борьба. Если бы я потерпел поражение — а такое могло случиться, — вы остались бы в стороне. Если бы Автарх убил меня, вы не чувствовали бы такой боли. Вы могли бы даже выйти за него замуж, быть счастливы.

— Но поскольку вы одержали победу, мне могло бы стать больно от его поражения.

— Но ведь это не так.

— Откуда вы знаете?

Байрон отчаянно сказал:

— Постарайтесь понять меня. Конечно, я был глупцом. Но вы же можете не испытывать ненависти ко мне?

— Почему? Потому что поняла? Нет! Если бы дело было в простом понимании, я не простила бы вас ни за что в жизни. Но я прощаю вас, Байрон, потому что не могу иначе. Как же я могу просить вас вернуться ко мне, если я не прощу вас?

И она оказалась в его объятиях. Ее холодные губы прижались к его губам. Их разделял двойной слой толстой одежды, его руки в перчатках не чувствовали тела, которое он обнимал, но губами он ощущал ее нежное, родное лицо.

Наконец он озадаченно сказал:

— Солнце садится. Будет еще холодней.

Она негромко ответила:

— Странно, но мне стало теплее.

Они вернулись на корабль вместе.

Лигейнский корабль был велик, экипаж его составляли пятьдесят человек. Теперь они сидели, глядя на Байрона. Пятьдесят лиц! Пятьдесят лигейнцев, привыкших от рождения повиноваться своему Автарху.

Некоторые были убеждены Ризеттом, других убедил подслушанный разговор Автарха с Байроном. Но сколько еще были не убеждены или даже откровенно враждебны?

Пока речь Байрона мало действовала на них. Он наклонился вперед, постарался придать голосу убедительность.