Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

Собственноручным указом он перевел Ракши в очередную, Пятую дворянскую гильдию, соответствующую голубому цвету берета, и назначил его командиром специального боевого отряда, который формировался для того, чтобы сопровождать короля в его будущих инспекциях своих владений. Тилии, само-собой, было предписано отвечать за вооружение бойцов этого отряда… Все это и отпраздновали.

…Только было Лабастьер вздохнул свободно, как Мариэль сообщила ему, что беременна. Конечно же это было радостью, огромной радостью. Но это сообщение окончательно отодвинуло занятия государственными делами на неопределенный срок.

Надо сказать, что близость с Мариэль была в последнее время тем единственным, что спасало его от помешательства. Их отношения с Лааном и Фиам еще не стали так доверительны в интимном плане, чтобы делить с ними брачное ложе, но сама мысль об этом будоражила воображение Лабастьера и придавала остроту ощущениям, если те притуплялись.

Лабастьеру Шестому всегда была симпатична избранница Лаана — стройная миловидная черноволосая самка-махаон, славящаяся при дворе своим остроумием и независимым характером. Его тешила мысль, что когда-нибудь они с полным на то правом окажутся в одном брачном ложе. Точнее, во флуоновом гамаке огромной опочивальни со слабо фосфоресцирующими зелеными стенами, где большей частью и проходили его любовные игры с Мариэль.

Но теперь, с ее беременностью, все это отодвинулось на неопределенный срок. Так что радость в душе Лабастьера смешалась с досадой. Но он старательно подавлял в себе это эгоистическое чувство. Когда же Мариэль заикнулась о том, что сейчас, возможно, ему самое время напомнить о своих правах Фиам, Лабастьер с негодованием отверг эту идею. «Это было бы нечестно, — заявил он, — у нас с тобой все должно быть поровну!»

В то же время известие о том, что скоро Мариэль подарит ему наследника, заставило его непрерывно думать о том, что же за откровение, что за особая мудрость и благодать снизойдут на него тогда? Или прав Лаан, и это — не более чем традиционное заблуждение, зачем-то культивируемое в королевской семье? Однажды, не выдержав раздумий, он обратился с этим вопросом к Суолии. Само-собой, открыв ей при этом и причину своего интереса.

— Итак, мальчик мой, твоя жена скоро подарит нам внука? — лицо пожилой самки, сидящей в кресле, сплетенном из ветвей урмеллы, выражало удовлетворение. — Что ж, это приятное известие. Ты помнишь, я была против твоего отъезда на поиски невесты, но теперь склонна признать, что ты оказался прав. Мариэль хороша собой, воспитанна, кротка и обладает острым умом. Кроме того, мне докладывали, что об ее таланте исполнять на пирах песенные баллады в народе уже складывают легенды, а это немаловажно: подданные должны не только уважать и бояться короля, они должны восхищаться им… Я и сама с удовольствием слушаю очаровательный голос твоей жены…

— Ваше Высочество, — нетерпеливо перебил мать Лабастьер Шестой (если Суолия могла иногда позволить себе фамильярность с сыном, то он должен был обращаться к ней только сообразно этикету), — уж я-то прекрасно осведомлен обо всех достоинствах Мариэль. Более того, я люблю ее… Но спрашиваю вас я совсем о другом…

— Сожалею, Ваше Величество, — лицо королевы-матери стало непроницаемым, — но при всем желании я не могу удовлетворить ваше любопытство…

— Это тайна?

— Нет. А возможно, что и «да». Но мне и самой неизвестна природа этого явления…

— А не выдумки ли все это?

Суолия покачала головой:

— Не думаю. Хотя сама я и не была свидетельницей того, что это истинная правда. Вообще-то, вы вовремя затеяли этот разговор, я давно должна была предостеречь вас…

Лабастьер весь превратился во внимание.

— Ваш отец и мой муж, король Лабастьер Пятый, нарушил завет своего деда и снял королевскую серьгу еще до того, как вы вышли из куколки. Я вижу, что с вами происходит сейчас, как изнываете вы под бременем необходимости проводить жизнь в праздных увеселениях… То же было и с ним, с той только разницей, что отношения между нами были куда более прохладными, чем между вами и Мариэль.

Последняя фраза матери смутила Лабастьера, но он продолжал внимательно слушать ее.

— Потому я и не противилась вашему отъезду, несмотря на грозившие вам опасности, что не хотела, чтобы вы повторили ошибку своего отца и женились на самке, которую не любите. Он же поступил именно так, уступив традиции и выбрав меня — невесту из самого именитого дворянского рода… В результате у него не было той отдушины, которая есть у вас. И он сбежал.

— Сбежал?! — вырвалось у Лабастьера.

— Да-да, мой мальчик. Пока вы были гусеничкой, он находил утешение, играя с вами, когда же вы превратились в куколку, он впал в привычную для него меланхолию, а однажды ночью — исчез. На столике возле нашего ложа он оставил королевскую серьгу и записку, в которой сообщал, что отправляется в инспекцию вверенной ему колонии и поручал Дент-Заару нацепить королевский знак на ваше ухо, когда вы выйдете из куколки и станете бабочкой.

— Да, я помню, он-то это и сделал…

— Также король заверял нас в этом письме, что вернется довольно скоро, — продолжала Суолия с горечью, — но больше мы не видели его никогда. И я убеждена, что его гибель была расплатой за нарушение традиции. Не повторите его ошибки, сын мой.

Лабастьер подавленно молчал. Суолия, невесело усмехнувшись, заговорила снова:

— Ну и наконец, я хотя бы частично удовлетворю ваше естественное любопытство. Как я уже сказала, мне не пришлось быть свидетельницей того, что происходило с моим мужем, когда он снял королевскую серьгу. Но его мать и моя свекровь, королева Биатэ, рассказала мне, что в этой ситуации произошло с ее мужем, королем Лабастьером Третьим, Созидателем. «Он стал совсем другим, — говорила она. — Он стал мудрым, предусмотрительным, он, казалось, в единочасье постиг все на свете, стал разбираться во всех вопросах жизни так, словно прожил уже много сотен лет… Правда, он стал меньше любить меня при этом», — всегда добавляла она… Вот и все, что я знаю, сын мой. Я не рассказывала вам ничего этого прежде потому, что не хотела травмировать вас сведениями о недостойном поведении вашего отца.

— Мне очень жаль… — начал было Лабастьер, но Суолия перебила его:

— Не надо. Я давно уже пережила все это и простила его. Ошибкой был наш брак, а его побег был только следствием этой ошибки. Но ошибку эту допустили мы оба… Зато наша диагональ, твои родители-махаоны, оказали мне такую поддержку, о которой я могла только мечтать. И я уже давно не чувствую себя несчастной. Жаль только, что у них нет собственных детей, которые были бы братьями тебе… Признаюсь, меня всегда пугало твое поразительное сходство с отцом, но я убедилась, что сходство это только внешнее. Ты сильнее его. И я надеюсь, что и счастливее.

11

Танцы обезумевших светляков,

Песни безмозглых любовников;

Улитки, вырвавшиеся из оков

Раковин уютных домиков…

Что с миром? Куда он лететь готов?

И как наказать виновников?..

Время шло, и животик Мариэль стал заметен уже и постороннему взгляду. Ей стало тяжело летать. У Лабастьера Шестого появился прекрасный повод отклонять аудиенции, ссылаясь на недомогание жены, и теперь вместе наедине они бывали почаще. Это было приятно, но иногда и мучительно. Конечно же, Мариэль нередко удовлетворяла страсть мужа тем или иным нетрадиционным способом, но почти всегда после этого между ними возникало чувство некоторой отчужденности, которое они не могли рационально объяснить ни каждый себе, ни друг другу.

Потому, честно и бережно ухаживая за женой дни напролет, по вечерам Лабастьер нередко старался задержаться или в кабинете, или в библиотеке, или в саду. Иногда он проводил время просто беседуя с Лааном или Ракши, иногда они, попивая «напиток бескрылых», планировали свои будущие экспедиции по Безмятежной… Главное, чего добивался Лабастьер — чтобы Мариэль уснула, не дождавшись его. Лишь тогда он прокрадывался в спальню и осторожно, стараясь не разбудить ее, ложился рядом.

Однажды, в очередной раз проделав подобный маневр, он тихонько влез на гамак, сложил крылья на одну сторону, укрылся ими и примостился, спина к спине, к спящей жене. Спустя совсем немного времени, раздумывая о Мариэль и о том великом подарке, который она ему готовит, он погрузился в мягкое теплое марево полузабытья. Но мысли продолжали свое бесконтрольное движение, перетекая в сон и становясь все более откровенными и все менее целомудренными. Это было еще не сновидение, а только фантазия на уровне ощущений… Но ощущения эти имели совершенно определенный толк…